Говорящий ключ
Шрифт:
Николай Владимирович кончиком ножа извлек свинцовую пулю из гильзы, и на его ладонь посыпалась крупная дробь — пороха в гильзе не было. Саня покраснел от смущения и готов был провалиться сквозь землю. Он понял, что в минуту разговора с отцом насыпал в гильзу вместо пороха дроби.
— Вот тебе и осечка! Капсюль сработал нормально да взрывчатка отсутствовала. А если бы тебе, Саня, пришлось один на один с мишкой столкнуться, тогда что? У тебя остальные-то гильзы таким же манером заряжены?
— Они у него сразу чтобы и на медведя и на гусей, — уколол товарища Виктор.
— Дело! Новое изобретение Александра Филипповича Дашуты...
— Случайно это получилось, товарищ начальник, — осмелел Саня, — торопился я...
— Случайности не должно быть. Первый раз случайно, второй — совпадение, а третий —уже привычка. Чтобы не было плохой привычки, не надо допускать и случайности. Так-то, други, наматывайте себе на ус. Ну, что ж, пошли. Вот уже загонщики идут, будем им помогать.
Неподалеку слышались крики загонщиков, треск ломаемых ветвей идущими напролом людьми. Воробьев и чувствовавшие себя неудачниками ребята присоединились к загонщикам с левого фланга. Саня грустно подумал, что теперь не видать ему ижевки начальника, хоть сто лет мечтай. После такого казуса ни за что не подарит.
Охотники вернулись на стан к полудню, отягченные добычей. Они принесли шкуры двух матерых волков и четыре молодых. Оба старых зверя были убиты Ультенаем, двух молодых волков застрелили Марченко и Павел Вавилов, стоявшие на смежных постах, по одному волку добыли Большаков и молодой пастух, поднявший ночную тревогу. Облава оказалась удачной, оленеводы радовались избавлению от хищников, опустошавших стада. Воробьеву и Юферову не посчастливилось. Оба они стояли ближе всех к Нине и Муравьеву, слышали их выстрелы, Ожидали выхода волков из лесу, но хищники прошли в глубине чащи. На Ультеная, сидевшего в засаде в самом конце леса, где с обеих сторон близко подступали сопки, сразу выбежало два матерых зверя. Бригадир не растерялся, он одним выстрелом убил наповал первого зверя и двумя пулями догнал другого. Волки были крупные, лобастые, серо-желтого цвета, с большими клочкастыми бакенбардами. Воробьев, попытавшийся поднять одного из них за задние лапы, удивленно воскликнул:
— Да он полсотни килограммов весит!
— Больше. Пуда по четыре в каждом, — сказал Ультенай. — Этот серый черт, бывает, весит килограммов восемьдесят. — Он вынул нож. — Такой зверь, даже собака его мяса не будет есть, брезгует, однако. Зато сами волки охотно поедают своих собратьев. Надо шкуры снимать, целиком будет тяжело нести их.
На подходе к лагерю молодой пастух, шагавший впереди с волчьей шкурой на плечах, запел по-эвенкийски. Его голос, свежий и сильный, далеко разносился вокруг.
— О чем он поет? — спросил Воробьев Ультеная.
Бригадир прислушался к словам песни.
— Он сочиняет сам. Он поет: «Я иду по зеленой цветущей тайге. Надо мною голубое небо, ярко светит солнце. Хорошо, айя* (* Айя - хорошо). В нашем стаде много оленей, тысяча оленей. Все это совхозные олени, они принадлежат государству. Значит, они наши олени, мои олени, айя, хорошо! Я иду по зеленой цветущей тайге. Удачной была охота. Тяжелая шкура волка лежит на моих плечах. Мы убили много волков. Нам помогли русские, которые ищут в земле железо, ищут уголь, ищут золото. Больше волки не будут нападать на стадо. Мы сбережем оленей, айя, хорошо... Красное знамя совхоза опять останется в палатке нашей бригады. Спасибо русским, они братья эвенков. Айя, хорошо!».
Вечером, как всегда, у костра собрались разведчики. Большаков, попыхивая неизменной трубкой, чинил порванную на охоте тужурку. Юферов чистил ружье, Нина варила ужин, а остальные обсуждали события дня. Афанасий Муравьев, бледнея при мысли, что Нина может обмолвиться о его неудачном выстреле дробью по рыси, каждый раз сводил разговор на волков.
— Замечательный стрелок бригадир Ультенай, тремя выстрелами свалил двух таких зверей, а ведь он по второму вслед стрелял. Здорово бьет, без промаха.
— Век в тайге, глаз острый, наметанный, — Воробьев подбросил в костер хворосту. — Он не только отличный стрелок, но и лучший бригадир в совхозе. Знаток своего дела. Бригада второй год держит переходящее Красное знамя.
— Да... Об Ультенае можно сказать только хорошее, — задумчиво сказал Юферов. — У него за плечами почти шестьдесят лет, а не каждый молодой за ним угонится. — Юферов взглянул на Муравьева и провел рукой по усам, скрывая улыбку.
Афанасий потянулся за дровами для костра, хотя надобности в том не было. Сердце его замерло. «Неужели Нина рассказала мастеру об этом злосчастном выстреле?» — подумал он и облегченно вздохнул, когда Юферов продолжал:
— В молодости с Александром Ультенаем случилось большое несчастье. Конечно, в наше время этого не было бы, но тогда эвенки были бесправными, забитыми. Случилось это в разгар зимы тысяча девятьсот шестнадцатого года. Впрочем, я расскажу вам по порядку, как слышал от других.
Все придвинулись ближе к Юферову. Он, набив табаком трубку, прикурил ее от головешки, привычным жестом поправил прокуренные усы и не спеша повел рассказ.
— ...Ехал тайгой в ту зиму какой-то большой начальник.
От юрты к юрте, от стойбища к стойбищу передавалась эта новость, и эвенки поспешно снимали юрты, откочевывая в сторону от дороги. Никто не знал, что за начальник, зачем и куда он едет, но лучшее не попадаться ему на глаза... Хорошего не будет.
Когда Трофим Хабаров пришел с этой вестью в юрту старого Ультеная, тот коротко взглянул на сына, и Александр стал готовиться в путь, прислушиваясь к рассказу гонца.
Эгден люче (большой русский) везут упряжкой в шесть оленей: на нарте сделана кибитка, из которой люче не вылазит, даже если свалится нарта. Он только страшно ругает каюров. В каждом стойбище начальник оставляет загнанных оленей и берет свежих, сзади на другой нарте едут два казака.
Ультенай снова взглянул в сторону сына — что-то долго собирается мальчишка. Но того уже не было в юрте. На легких лыжах он стремглав мчался вниз, к берегу озера. На другой его стороне, верст за двадцать, было кочевье сородичей Ультеная. Еле заметная, занесенная снегом лыжня вела к нему напрямик, сокращая расстояние. Через полчаса быстрого бега Александр остановился и оглянулся назад. Над сопками вихрился снежный туман, порыв ветра ударил в лицо. Струйки взметенного снега змеились по равнине озера, занося лыжню. Начиналась пурга. На широком озере, где нет приметных ориентиров, легко сбиться с пути. Ударят, закружат снежные вихри, исчезнет все за сплошной белой завесой — и тогда ничего не увидишь дальше вытянутой руки. Горе путнику в такое время. Собьется он с дороги и будет кружить в белой мгле, пока не выбьется из сил, и если неопытен он, то найдут его весной, когда растают наметенные сугробы.