Гойда

Гельб Джек

Как сейчас, перед государем стояла та картина – морозное утро, предрассветный час. Юный Иоанн пробудился, точно кто-то коснулся его, точно кто-то силился говорить с ним, но мальчик был один в своих покоях. Полумрак. Ранние утренние сумерки, но сердце Иоанна твердит – отныне солнце будет лить свет свой иначе, отныне всё переменится.

Несколько минут он гнал от себя эти мысли, протирая сонные глаза. Тревожные думы сгущались в голове, как тучи, и тяжестью своей обращались будто бы свинцом. Ощущение это возводило Иоанна к роковому

мигу, который всё близился. Разум юного князя спал и не был в силах истолковать те предзнаменования, что сжимали его сердце и душу. Прошло несколько минут. Иоанн сидел в своей постели, когда приглушённый каменными стенами, но резкий крик прервал ожидание неизбежной утраты. В тот миг Иоанн навеки лишился покоя.

Тот крик, отдалённый, раздающийся гулким эхом, до сих пор слышался государю под сводами царских палат. То морозное утро, когда Иоанн остался сиротою, стало роковым рубежом. Тогда он простился с детством, с нежностью, которую он помнил по прикосновениям и по голосу своей светлой матушки.

Тот крик оборвал всё.

Хоть дитя и не видело, как бездыханное тело княгини рухнуло замертво на каменный пол, но сердце знало – отныне всё будет иначе.

Ночами терзали его страшные видения, днями те ужасы являлись во плоти. Немало смертей видел Иоанн в детстве и юношестве своём, и ещё более скрывались от глаз его, но не от разума.

Однако ныне иное время.

Обрёл Иоанн Васильевич власть, коей не было до сих пор ни у князя Московского, Новгородского, ни у одного князя во всей Руси. И сейчас великий царь восседал на троне, и близился вновь предрассветный час. Всё будто бы готовилось к тревожной вести, но во взгляде Иоанна уже замерло в смирении.

На пороге просторной залы появился гонец. Лицо своё он опустил и отдал низкий земной поклон. Бояре умолкли, видя, что взор государя сосредоточен лишь на явившемся. Разговоры не были громкими, но и те умолкли.

– Говори уже, – произнёс царь. – От кого явился ты ко мне?

– Государь великий, светлый наш повелитель! – точно взмолился гонец. – По воле вашей доношу вам весть, да не прогневайся по великой милости твоей, по множеству щедрот твоих!

Голос вошедшего дрожал и прерывался, точно не был властен над собою докладывающий.

– От Курбского? – хмуро спросил Иоанн.

От имени того гонец едва ли в клочья не разорвал шапки своей, каковую мял в руках от неуёмной тревоги.

– Великий государь, свет отчизны нашей… Ныне князь Андрей Михайлович… на иной стороне… – произнёс посланник, преклонив колено перед царской фигурой.

Иоанн прикрыл тяжёлые веки.

– Что же… – тихо вздохнул царь. – Да упокоит Господь душу его. Велите доложить о том в монастыри по всей земле Русской. Пусть отмаливают душу его.

Гонец оторопел, затем сглотнул. Склонив голову, он сжал шапку свою в руках.

– Ныне он на другой стороне служит! Переметнулся на сторону врага вашего, латина Жигимона! – выкрикнул посланник.

Слова те точно не возымели влияния никакого на государя. Едва заметно царь приподнял бровь, глядя на гонца, которого пробила дрожь

со страху.

– Повтори, – произнёс Иоанн, плавно взмахнув рукой. – Слабый слух мой с трудом улавливает речь твою.

Посланник поднял взгляд на государя. Губы дрожали, и, насилу совладав с собою, слуга собрался с духом.

– Курбский ныне на стороне Жигимона. В княжество Литовское бежал, оставив отечество своё, – повторил уже спокойнее гонец.

Иоанн коротко кивнул и жестом дал понять, что полно разговоров. Медленно поднялся государь со своего трона. Бояре, среди коих были и Басмановы, невольно отступили назад – кто на шаг, кто и более.

Гонец с замиранием сердца следил за каждым шагом царя. Гробовую тишину разбил резкий удар посоха государева об пол каменный. В следующее же мгновение царь со всей силою ударил посланника по голове посохом, повалив его на пол.

Фёдор хотел было остановить гнев государев, но Алексей крепко схватил сына выше локтя. Юноша не противился, видя, как град жестоких ударов обрушился на гонца.

Несчастный силился укрыть лицо руками, но то не было защитой. С каждым мгновением тело слуги обретало всё более и более страшные увечья. Царь бил его и ногами. Крики стихли – то был знак, что гонец лишился чувств. Но даже тогда во гневе своём государь не сдерживался. Новые удары вновь и вновь обрушивались на едва живое тело.

Рынды не могли стоять в стороне – они попытались было оттащить государя. Когда замахнулся царь посохом своим, чтобы нанести очередной удар, один из стражников схватил было за руку, но не успел сдержать Иоанна. Стоило лишь коснуться одеяний царских, как государь бросил на него ещё более гневный взгляд.

– Не видишь, кто пред тобой? – тихим, но полным силы и гнева голосом спросил Иоанн, глядя на рынду.

– Помилуйте, великий государь! – взмолился тот, склонив голову и опустившись тотчас же на колени пред государем своим.

Рында тотчас же бросил секиру на пол, и грохот её разнёсся по всему залу.

– Милую, – с резкою усмешкой бросил царь, обернувшись, жестом подозвал к себе слуг своих: – Басмановы!

Отец и сын метнулись от толпы бояр, пока Иоанн выжигал взглядом своим стражника. Первым делом Алексей пнул в сторону секиру рынды.

– Ежели очи твои лукавые мешают тебе, что истинно, а что ложно, – произнёс царь, постукивая пальцами своими по посоху, – к чему они тебе?

Короткого взгляда, который бросил Иоанн на Алексея, а через миг и на Фёдора, хватило, чтобы Басмановы принялись за исполнение приказа.

Старший Басманов зашёл за спину рынде, крепко скрутив его руку за спиной и поднимая лицо наверх, оттягивая за волосы. Фёдор сглотнул, достал свой нож из ножен и обернулся на государя. Иоанн коротко кивнул. Губы его искажала жестокая усмешка. Юноша крепче схватился за рукоять ножа и приблизился к рынде. На мгновение он заглянул в лицо человеку, которого было велено ослепить. Фёдора охватило чувство, неясное самому юноше, коего не мог он испытать в пылу битвы.

– Давай, Федь, – голос отца окончательно развеял сомнения, коли они и были.