Гойда
Шрифт:
– Слышал я, – начал Иоанн, – что указ мой потешил тебя?
Фёдор не без удивления вскинул бровь да усмехнулся, мотая головою.
– Как же мне нынче сложить оружие, добрый государь? – спросил Фёдор.
– Когда же, как не нынче? – спросил Иоанн да кивнул во двор. – Уж узрел я воочию, что растратил ты былую прыть. И ведаю отчего.
Опричник едва заметно поджал губы и отвёл взгляд в сторону, пожав плечами.
– Раз так, то, право, уж нет боле у державы нужды во мне никакой? – произнёс Фёдор.
Голос был лишён дрожи али иной слабости, да царь всяко понял – не по сердцу опричнику слова его пришлись.
– Есть нужда в тебе, – ответил Иоанн, – есть, и пуще иных.
– Оттого велите оружие сложить да подле отца горевать? – Басманов переменил положение, выглянув в арку, опёршись руками о камень.
– Всё верно, Федя, – ответил царь с тихим вздохом. – И ежели тревоги смиряют удаль твою, царскою волей своей не дам я тебе выступать супротив супостата. Горе мне и всей державе нашей, ежели и второго Басманова сразит чёрт какой.
Фёдор глядел во двор, слушая царскую речь. Слова заставляли сердце сжиматься от боли. Сломленная гордость растекалась внутри жгучим ядом.
«И раньше ж не подпускал я Штадена к себе… а нынче…»
Басманов глядел на место недавнего поединка да на примятый снег. Царь обратил на то внимание:
– Не будь то Андрей… – произнёс Иоанн, точно говорил сам с собою.
Фёдор усмехнулся да опустил взгляд, мотнув головою.
– Я не могу оставить службу, – ответил Басманов.
– Не забывай о клятве своей, – молвил царь, отчего Фёдор обернулся на государя. – Не смей погибнуть, покуда я не отпущу тебя со службы.
– Мой отец, верно, клятвопреступник… – протянул Басманов со слабой улыбкой и неким сожалением в глазах.
Царь широко улыбнулся, и с его губ сорвался лёгкий смех. То застало Басманова врасплох. Вскоре Иоанн вздохнул и перевёл дыхание. Мотая головой, государь слегка похлопал слугу своего по плечу.
– Ты, верно, плохо старика своего знаешь, – с улыбкой на устах молвил владыка. – Скорее дождь огненный спустится на землю, нежели Басман падёт от меча али кинжала. Уж и не такое переносил батюшка твой. Силы в нём столько, что порой и зависть берёт.
Фёдор не мог не улыбнуться в ответ, хотя в глазах залегла печаль. Басманов коротко кивнул, внимая речи государя. Иоанн же, видя холодный взгляд юноши, несколько переменился в лице. Улыбка ослабла, и государь вновь глубоко вздохнул, умерив дыханье.
– Неведомо мне, когда милостивый Господь призовёт в Свои объятья твоего отца. Но знаю я, что в тебе есть кровь его, и сила, и ум, и доблесть. И ежели Богу угодно будет – так тому быть.
– Мне бы ваше воистину христианское смирение, великий государь, – вздохнул Фёдор, коснувшись виска да проведя рукой по лицу.
– С годами придёт, – ответил Иоанн, опустив свою руку на плечо юноши.
Рука царя вскользь коснулась шёлковых волос юноши. Фёдор опустил мимолётный взгляд сперва на руку государя, затем и на сам царский лик. Едва взгляды их встретились, владыка отнял руку свою. Едва Басманов набрал в грудь воздуха, дабы молвить слово, как вдруг резкий звук прервал их. Невольно обратились царь и опричник во двор, в отдалённую сторону, что выступала торцом на самое солнце.
То обрушились ледяные сосульки и под собственною тяжестью грохнулись и разбились о каменное крыльцо. Божьим промыслом, ни дворян, ни крестьян в тот миг не было подле той части.
Фёдор присвистнул, любуясь осколками, купающимися в переливах света. Взор же царя перешёл на юношу, что не мог упустить Басманов. Меж ними вновь повисло молчание, объятое эхом от разбитого льда.
– Верно, скоро весна, – не найдя, что ещё сказать, произнёс Фёдор, пожав плечами. – Раз уж лёд тронулся.
– И впрямь, – кивнул царь.
– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, – произнёс священник, готовый принять исповедь.
Иоанн же терзался многими образами, жгущими разум его. Длинными пальцами перебирал он свои чётки. Тугие узлы меж древесных бусин иной раз жалобно скрипели от натяженья.
– Передано утром было в церковь вашу сорок рублей, – произнёс царь.
– Послушник наш тотчас же помчался исполнять волю вашу, – кивнул служитель Господа.
Иоанн тяжело вздохнул, и голова его опустилась точно от бессилья.
«Ежели Филипп вновь откажет… Нет мне без него спасения…»
– Очисти душу свою, – слова священника вывели царя из его мрачных мыслей.
– Господь искушает меня, – произнёс царь, потирая переносицу.
– То значит – есть в тебе сила противиться искушению, – молвил батюшка в ответ, на что Иоанн лишь усмехнулся.
– А ежели не того Он хочет? – спросил Иоанн. – Ежели дал Он мне власть надо всеми людьми, да не с тем, чтобы противился я искушеньям, но принял волю Его, принял власть Его?
– Ежели так, будь же добрым пастырем, ибо, пребывая в милости, обретёшь покой в душе своей, – ответил тихий голос священника.
Иоанн глубоко вздохнул, сжимая чётки в кулаке.
– Молитесь за здравие раба Божьего Алексия, – молвил царь, скрестив руки пред собой.
Священник благословил Иоанна, разумев, что на том исповедь окончена. Мрачная фигура Иоанна, точно тень, беззвучно проплыла к левому нефу собора. Скрестив руки пред собой, государь вновь и вновь перебирал чётки. Тысячи мыслей метались в его голове, и каждая перекрикивала, перебивала иную. Этот нескончаемый шум путал разум, и царь силился найти покоя в молитве.
«Отче, услышь меня! Внемли мне, ибо молю я Тебя о милости Твоей! Не забирай Алексея. Я уж приму волю Твою, но не оставляй его сиротою! Неужто не в усладу Тебе было пение его? Неужто заставишь Ты, чей лик есть Любовь, пройти его через эту боль?»
В молитве Иоанн точно задыхался – ему не хватало воздуха. Верно, от удушья на его глазах выступили слёзы, которых сам царь не чувствовал. Братия, что стояли подле него, не смели обратиться к государю во время молитвы. Лишь когда Иоанн вышел из церкви, осенив себя трижды крестным знамением, холодный воздух вдохнул в него новые силы. Пройдя несколько шагов, царь обернулся, оглядывая своих опричников, которые сопровождали его во время богослужения.