Гойда
Шрифт:
– Не вели казнить, великий светлый государь, вели слово молвить! – взмолился посланник, и голос его жалко дрожал.
– Уж молви, – произнёс Иоанн, беря свой посох, что был приставлен к трону.
Робкий взгляд гонца мелькал из-под кудрявых волос его цвета спелой пшеницы. Дрожащие губы уж не могли слова молвить, да с тем лишь и протянул грамоту царю.
Не бросил и беглого взгляда на послание великий царь, да тотчас же передал Басманову, что стоял по правую руку от государя. Фёдор принял грамоту, швырнув маску на скамью подле себя. Едва юноша пробежался взглядом по строкам, так вскинул брови и обернулся к своему владыке. Меж тем Иоанн глядел на гонца, постукивая пальцами по посоху резному.
– Князь Юрий Горенский сбежал, – коротко произнёс Фёдор. – Ныне в Литве.
Не успел договорить Басманов, как тяжёлый удар сокрушил гонца. Посох пришёлся прямо в висок, раздался страшный хруст, да тому вторило падение бездыханного тела. Тишина обрушилась на залу, что несколько мгновений назад предавалась ярому веселию. Стихли гусли, смолкли дудки да трещотки, звон посуды боле не был слышен. Лишь тяжёлое молчание, что было прервано грозным голосом Иоанна.
– А братец его, Пётр? – спросил царь, глядя на тело.
– В Москве, великий царь, – ответил молодой опричник. – Ожидает казни.
Иоанн кивнул, вернувшись на трон свой. Зубы крепко стиснул, ибо боль неистово охватила главу его, точно обруч стальной, силясь бороться с новым раскатом жуткого безумства, что подступало к разуму. Обуянный гневом, приказал он голосом нечеловеческим:
– Все вон! – прокатилось по зале.
Без единого промедления опричники поднялись с мест своих да поспешили к выходу. Малюта же в суете не забылся да уволок с глаз долой тело гонца.
Иоанн вновь заслышал биение своего сердца, и то было скверным знамением. Точно не хватало воздуху, царь будто бы лишь сейчас ощутил, сколько жару собралось в зале. Не успел Иоанн потянуться к чаше с вином, как подле него возник Фёдор да подал ему питьё.
– Али слух у тебя отняло, Басманов? – сквозь зубы процедил царь. Голос его был тих, едва не сорван.
Иоанн поднял взгляд, полный кипящего гнева. На руках его выступили жилы, длинные пальцы, унизанные перстнями, дрожали от той силы, что бушевала в душе владыки. Фёдор выдержал тот взгляд, чувствуя будто бы кожей то пламя, что исходит от Иоанна. Не теряя ни мягкости, ни изящности в движении своём, юноша подал чашу царю.
С губ Иоанна сорвался резкий смех, сродни выдоху с хриплым рыком. Он принял чашу, касаясь своими холодными пальцами тёплой руки опричника. То мимолётное прикосновение не длилось более нескольких мгновений. Иоанн припал к чаше и испил из неё. Затем громко обрушил её на стол, точно веса чаша была неподъёмного. Фёдор же сидел, облокотившись, да с особым вниманием подмечал, как морщины на лбу государя разглаживаются, как унимается дрожь в его руках, как грудь его перестаёт отдавать хриплым свистом.
Перевёл царь дыхание да взглянул на Фёдора. Наряд его уж был облегчён. Умаявшись от жары, что поднялась с весёлого раздолья, Басманов уж открыл ворот, распустив верхние пуговицы, обнажая белую шею, будто точённую из заморского мрамора. Будто бы видел Иоанн каждый вздох юноши, читал его в малейшем шевелении. Волосы растрепались, да не теряли волны своей, что обрамляла белое лицо. Ясные глаза глядели с серьёзностью и вниманием, что шло супротив лёгкой насмешки на губах, которая редко сходила с лица юноши.
Иоанн глубоко вздохнул, прикрывая веки, да откинулся на спинку трона. Сжав подлокотники руками, он силился отогнать всю скверну из своего разума. Когда же Иоанн вновь открыл свои глаза, полные трагической глубины и мрака, бесы отступили от его разума и он вновь овладел своим телом. Боль стихла, дрожь боле не мучила его. Прежде чем нарушить тишину, Иоанн всё глядел на молодого опричника.
– Порою думается мне, – произнёс царь, притом слова шли плавно, медленнее обыкновенного, – будто бы ты сам жаждешь расправы над собою.
Фёдор удивлённо вскинул бровь, сохраняя улыбку на своём лице.
– Будто бы сам жаждешь, – продолжил Иоанн, да в словах его и на лице стала просвечиваться улыбка, – дабы выпороли б тебя, пуще иных, аки иного злодея преступного.
– От, право, подивлюсь, ежели тому суждено будет сбыться, – юноша тихо рассмеялся, чуть запрокинув голову.
Иоанн отвёл взгляд, да мотнув головой, потёр переносицу. Заметив тот настрой, который овладел владыкой, юноша умолк и поднялся со своего места. Открыв глаза, царь увидел, как юноша опускается подле трона на колено. Иоанн не противился, когда мягкие тёплые руки Фёдора обхватили его кисть, похолодевшую в приступе гнева. Басманов же утратил беспечность свою да поглядывал на мрачное лицо владыки, ища малейшие знамения гневливой ярости. Взгляд Иоанна оставался холодным да безучастным, и оттого юноша медленно припал губами к кисти царя.
– Всё образуется, великий, добрый государь, – тихо произнёс Фёдор.
И хоть голос его опустился едва ли не до шёпота, всё хранил в себе звонкость и ту глубину, которая была присуща его речи да особенно любо раскрывалась в раскатом пении. Юноша не отпускал руки Иоанна.
– Ваш народ любит вас, – всё тем же мягким полушёпотом добавил Басманов.
– На что же мне с того? – с царских губ вновь сорвался тяжкий вздох. – Иного жажду.
Он медленно вынул руку свою из тёплых ладоней. Едва ли не боязливо, с трепетом Иоанн коснулся костяшками пальцев щеки Фёдора. Стоило Басманову опустить свой взгляд на руку государя, так царь тотчас же убрал руку и возвратил её на золочёный резной подлокотник.
– Чего же жаждете, царь-батюшка? – спросил Фёдор, медленно поднимая взгляд с руки Иоанна на его чело, заслонённое туманом тяжких дум.
Голос опричника точно вернул разум Иоанна из небытия. Губы расплылись в улыбке, но сокрыл то Иоанн, вновь припав к чаше с вином. Осушив чашу свою, безмолвно протянул своему слуге. Вняв молчаливому приказу, Фёдор наполнил чашу государя, а после и свою.
В суровые морозы и не верилось, что всё переменится, да ныне природа вновь задышала мягкой зелёной дымкой. Снег не сошёл полностью, да меж талых сугробов, на островках голой чёрной земли иной раз и восходила первая зелень. Солнце уж боле и боле сияло на небосводе, лоснясь раскалённым золотом на куполах храмов Господних. Суровое дыхание зимы покинуло русскую землю, и предстояло много работы, ведь земля не носит тех, кто не служит ей.