Грабеж – дело тонкое
Шрифт:
Но прежде чем первые пары алкоголя достигли мозга авторитета, перед лобовым стеклом «Ягуара» появился первый, подходящий под описание фигурант. Он был до крайности испуган, вращал округлившимися, грозящими выпрыгнуть из орбит, глазами и даже не возмущался по поводу того, что его насильно держат под руки двое каких-то отморозков.
– Не он. – Яша отвернулся и полез в карман за сигаретами.
Балу наклонился к стеклу и жестом дал понять сыщикам, что поиски можно продолжать.
Через минуту следующая пара «лохотронщиков» подтащила к машине какого-то узбека. Он был худ, его лицо от подбородка до лба было изрыто оспинами, и он был одет в черную кожаную куртку. Однако, вместо того чтобы похвалить пацанов за усердие, Шебанин распахнул дверь и проорал:
– Вы мне, ущербные, негра еще приведите!!
После пятого отвергнутого кандидата Тушкан осторожно заметил:
– Яш, так в Москве проституток выбирают... У людей может сложиться впечатление, что мы боссу-извращенцу какого-то сложного пидорка подыскиваем...
– Тогда сами идите и ищите!! – заревел, как медведь, Шебанин. – Много говорить стали! Забыли, чьими молитвами живете?! Бегом на вокзал!!
Послушно выбравшись из машины, Тушкан и Балу прошествовали в здание. Едва они пересекли зал ожидания и подошли к кассе, они оба, одновременно, увидели того, кого искали. Иначе быть не могло. Во второй кассе, склонившись к оконцу, стоял худой веснушчатый тридцатилетний парень и что-то объяснял билетеру. С его покатых плеч сползала куртка, от чего манжеты почти полностью скрывали кисти рук.
«Яша говорил, что у него между указательным и средним пальцем левой руки татуировка – жирная точка, – мелькнуло в голове Балу. – А ну-ка...»
Балу вклинился в толпу и стал приближаться к оконцу.
– Куда прешь?! В очередь упади, старичок! – раздавалось со всех сторон.
Но Балу было не до этих выкриков. Сунув руку в карман, он, не выбирая, зацепил пальцами первую попавшуюся купюру и вытянул ее на свет. Стараясь держаться слева от веснушчатого, он наклонился над его плечом и по-дружески толкнул локтем:
– Слышь, из кармана выпала! Денег, что ли, много?
Худой тип испуганно и удивленно уставился на стодолларовую купюру, немного подумал и осторожно взял ее левой рукой. Деньги исчезли вместе с рукой очень быстро, однако Балу успел заметить между его пальцами жирную чернильную точку фиолетового цвета.
Вытолкнув свое мощное тело из толпы, Балу повернулся к ней спиной и показал Тушкану большой палец.
Глава 5
Левенец смог войти в кабинет к Струге лишь в двенадцать часов. А с девяти до половины двенадцатого он имел самый отвратительный разговор в своей жизни. Игорь Пантелеевич Кислицын, тот, что совсем недавно набивался в друзья и доверители, терзал его душу вопросами, от которых Павлу Максимовичу становилось тошно. Он даже в самом страшном сне не мог предположить, что такое возможно. Все случилось так, как предсказывал Струге. Кислицын появился в кабинете Левенца на второй минуте рабочего дня и, по-хозяйски расположившись рядом с ним, раскрыл тоненькую папку. По нежности, с которой Игорь Пантелеевич обращался с ее завязками, Левенец понял, с каким трепетом Кислицын будет лелеять этот кусок картона, когда он наполнится изобличающими молодого судью документами.
Первое чувство, которое появилось у Кислицына после того, как он встретил предложение Левенца предъявить ему приказ о назначении его исполнителем служебной проверки, было чувство растерянности. Однако оно продолжалось недолго, ибо мудрый Игорь Пантелеевич тут же смекнул, откуда, собственно, дует ветер. Неопытный Левенец самостоятельно организовать такую штыковую контратаку просто не мог. Зато это мог сделать за него Антон Павлович Струге. Поняв это, Игорь Пантелеевич отправился за консультациями к Виктору Аркадьевичу Николаеву. Подумав с минуту, председатель Центрального суда подписал приказ о проведении служебной проверки по факту «законности приговора, вынесенного судьей Левенцом П.М.». Сам не понимая того, что делает, Виктор Аркадьевич выдал Левенцу на руки доказательство незаконности данной проверки. Но до юридических ли моментов было Николаеву, задачу которому поставил сам Лукин? Если сам председатель облсуда дает такое распоряжение, то стоит ли задумываться о том, что установление законности вынесенного приговора районным судьей – это прерогатива кассационной инстанции областного суда при соблюдении соответствующей процедуры рассмотрения?
Однако Кислицын получил на руки такой приказ, а Левенец попросил копию. После этого все, что оставалось сделать Павлу Максимовичу, это с легким сердцем и твердой рукой набросать Кислицыну справку на имя Николаева, в которой говорилось, что данный приговор вынесен в соответствии с ныне действующим законодательством. Точка. Подпись.
Понимая, что этого явно недостаточно, осознавая, что, имея от Левенца такую бумагу, к Николаеву, а тем паче к Лукину лучше вообще не соваться, Кислицын предпринял отчаянный штурм. Не имея раскаяний молодого судьи, закрепленных документально, не имея подтверждений того, что приговор вынесен заведомо неправосудный, Игорь Пантелеевич понимал, что не добился ничего. Стало еще хуже, то есть настороженность Лукина не исчезнет, а лишь усугубится. Левенец кинул всех.
Через час липкого разговора, в ходе которого Кислицын из судьи оборачивался в непутевого опера, пытающегося расколоть несовершеннолетнего воришку, Паша не выдержал. Он исчерпал весь вой ресурс долготерпения и тактичности к более опытному, хоть и занимающемуся неблаговидными делами коллеге.
В тот момент, когда в желудке Павла Максимовича раздалось утробное урчание, напоминающее о том, что пора ставить чай и доставать из пакета домашние булочки, он понял, что пора ставить точку не только в письменном виде, но и в устном. Но сначала – закрыть кавычки...
Резко наклонившись к столу, Левенец выдохнул:
– Ты достал меня, моральный калека.
– Что ты... Что вы сказали?! – Глаза Кислицына округлились, как фонари светофора.
– Ты все слышал. Собирай свои писули и вываливайся из моего кабинета!
Кислицын, пожелтев лицом, сгреб в кучу так и не пригодившиеся листы и сложил в папку.
– Западло, правда? – прошипел Левенец, уже не в силах более сдерживать отвращения к этому человеку. – Задача есть, бумага есть, чернила есть, а крайнего нет! Западло, правда?
– Вы еще пожалеете о случившемся.
– Я уже жалею.
– И Антон Павлович вам не поможет, уважаемый Павел Максимович, – предупредил, словно приговорил, Кислицын.
– Уже помог.
Когда за оскорбленным Игорем Пантелеевичем захлопнулась дверь, Левенец почувствовал такое облегчение, словно окунулся в купель для крещения. Казалось, случилось страшное и нет выхода из этой ужасной, сознательно спланированной провокации, однако после отповеди Кислицыну молодой судья чувствовал себя на седьмом небе. Чувство неловкости перед Струге за прежние мысли исчезло сразу, когда он, вынув из стола булочки, пошел к Антону Павловичу, даже позабыв отключить нажатую на чайнике кнопку закипания.
– Это только начало, – предупредил Струге, копаясь под столом и шелестя целлофаном. – Мне тут жена тоже бутерброды сделала... Приготовила и сложила в пакет в прихожей. А Рольф, негодяй, пока я умывался, раскопал мешок и один сожрал. Прямо с салфеткой... Что по делу Решетухи? Тебе, брат, пора уже на приговор выходить, нет?
Опять это «нет?»! Только теперь Левенец слышал в этом слове-»прицепе» совершенно иную нотку. Вновь поднимая тему разбоя в отношении Решетухи, Струге давал понять, что не все в этом деле чисто и правильно, как то стремится представить предварительное следствие.