Грач - птица весенняя
Шрифт:
— Спасибо, — осклабился Гурский. — А теперь принесите себе стаканчик: надо по случаю сегодняшнего… как это торжественно называется?.. тезоименитства…
Войтов отвел уже запьяневшие от ожидания глаза:
— Никак не полагается. Как мы — при исполнении служебных…
Гурский засмеялся. Сидевший на койке Мальцман махнул брезгливо рукой:
— Да бросьте! В первый раз, что ли?.. Тащите стакан!
Надзиратель оглянулся на дверь:
— За стаканом в надзирательскую надо отлучиться. А там — Рудинский…
Гурский понял намек:
— И Рудинского тащите, ясное дело… Два стакана, стало быть.
— Разве что так…
Войтов перехватил для удобства левой рукой ножны шашки и вышел рысцой. Часы в коридоре ударили меланхолически — раз.
— Двадцать десятого! Черт!
Коридорные часы уходили на десять минут вперед. На пороге камеры стал Бауман:
— Что вы тут застряли? Двадцать минут уже опоздания…
— Ничего, наверстаем… Слей, Гурский: место для хлорала.
Гурский отлил рому в свою и Зальцмана кружки и плеснул из бутылки в угол, за койку. В камере остро запахло спиртным.
— Давай «лекарство».
Мальцман держал уже наготове аптечную склянку с желтым ярлыком: наружное.
Он осторожно стал лить в подставленное Гурским горлышко.
— Стой! Хватит!
Но Мальцман упрямо потряс головой:
— Не мешайся. Слава богу, я знаю порцию. На мне же испытывали: сколько я этой дряни выпил, пока определили…
Он лил и лил, всё круче поднимая дно склянки. Гурский пробормотал, прислушиваясь, не стучат ли шаги в коридоре:
— Смотри, отравишь. Решено же, при побеге ни в коем случае не убивать.
Мальцман оскалился:
— Отравишь эдаких шакалов! Не то что хлоралгидрату… стрихнину по фунту стравить — они и то оближутся только, если дать в водке.
Он опорожнил всю склянку, засунул ее под матрац и тщательно взболтал бутылку. В самое время: дверь приоткрылась, заулыбалась с порога лоснящаяся физиономия Рудинского. Надзиратели вошли, осторожно переставляя грузные, в грубых сапогах ноги. Каждый нес по стакану.
Забулькал ром. Стаканы наполнились до краев. Гурский и Мальцман подняли свои кружки. Рудинский воскликнул, глотая слюну:
— Во здравие! Исполнение желаний!
Два небритых подбородка задрались вверх, над засаленными воротниками, одновременно. Выпили залпом. Рудинский обсосал усы.
Мальцман спросил жестко:
— Налить?
И, не дожидаясь ответа, стал снова наполнять стаканы. Надзиратели, шевеля губами, дыша тяжело и прерывисто, смотрели, как льется густая и темная струя.
— Довольно, — глухо сказал Гурский и протянул руку к бутылке.
Мальцман отвел его руку локтем:
— Не жадничай!
Он засмеялся хрипловатым, вызывающим смехом. Оба тюремщика загоготали угодливо и приняли с поклоном стаканы.
Опять-два подбородка вверх; опять судорогою глотков задергались морщинистые шеи.
Внезапно у Рудинского дрогнули колени, стакан отвалился ото рта, но он догнал его все-таки губами и допил, давясь и проливая вязкую жидкость на китель, на рыжую поросль небритой щетины, на засоренный, как всегда бывает в комнате перед отъездом, пол. Потом уверенным жестом поставил стакан прямо перед собою — на пустой воздух, — разжал пальцы. Далеким звоном раскатились по полу осколки стекла. Надзиратель усмехнулся кривой и тяжелой усмешкой, повел ладонью от воротника по борту кителя, обрывая пуговицы, выругался, с трудом ворочая языком, и неожиданно быстрым поворотом шагнул за дверь.
Войтов, глядя на Рудинского, перестал пить; в покрасневших глазах дрогнул мутный испуг. Мальцман схватил его готовую опуститься руку со стаканом:
— Не валяй дурака! Пей!
Войтов заморгал напряженно и сел на койку.
— Пей! — повторил Мальцман и притопнул ногой.
Пенсне соскочило с его носа и тряслось на шнурке. Гурский вырвал стакан из одеревеневших пальцев надзирателя:
— И так готов. Гляди, глаза совсем стеклянные. Я говорил — перепоишь.
Мальцман отмахнулся и надел пенсне:
— Ничего с ним не будет.
Он толкнул Войтова в плечо, и тот послушно откинулся всем корпусом на койку.
Мимо раскрытой двери бегом пробежали Бобровский и Бауман. Они тащили обернутый одеялами пухлый тюк. Бауман крикнул на ходу:
— Рудинский ушел в надзирательскую! Скорей, пока дорога свободна!
Последний взгляд — с порога — по всей камере.
— Ничего не забыли?
— Кроме этого мертвого тела.
Мальцман ухмыльнулся, показав на Войтова. Недаром он на себе определял «порцию»: надзиратель храпел зычно, на весь коридор, запрокинув на подушку голову в заломленной, смятой фуражке.
— Вот! А ты боялся — отравим. Я тебе…
Он не договорил. В коридор, в раскрытое на плац, на клетки, окно ворвалась под гром и звон жестянок украинская плясовая:
Гоп, мои гречаныки…
Уже? Что случилось?
Условлено было с провожающими, с теми, кто знает о побеге, но сам не бежит и будет только помогать: оставшиеся столпятся у входа в политический корпус и затянут плясовую, чтобы шумом прикрыть возню в «искровской» клетке. Сигнал к этому должен был дать Гурский, потому что он выходит последним. И если, не дождавшись его…
Гурский и Мальцман опрометью бросились из камеры. Но навстречу им по коридору двинулся от входа, шатаясь и приседая, Рудинский. Лицо налито кровью, глаза мутные и страшные. Увидев бегущих, он крикнул «ура» и сел на пол. Но когда они почти поравнялись с ним, он нечаянным и ловким броском переметнул свое грузное тело на середину коридора, растопырил огромные руки и зарычал хрипло и дико:
— Ка-ра-ул! Дер-жи!..
Гурский еле успел отскочить. Отставший на шаг от него Мальцман остановился тоже, туго и скрипуче переводя дух.