Грач - птица весенняя
Шрифт:
У иностранцев заезжих этого ощущения нет, потому что чиновники наглы по отношению к царским подданным, но холопствуют перед подданными короля английского или императора германского.
И сейчас у балюстрады, в толпе, ожидающей возвращения отобранных для поверки паспортов, без ошибки можно различить русского, возвращающегося из-за границы в дорогое свое отечество, и иноземцев. Вид иностранцев независим и горд.
Тем неожиданнее было для всех — и для русских и для иностранцев, — когда жандарм, вынесший для раздачи пачку проверенных документов, потряс одной из паспортных книжек, которую нес особливо, отдельно от других, развернутой, и провозгласил, щупая глазами по толпе:
— Господин Артур-Вильгельм-Мария Циглер из Мюнхена!
Так выкликают тех, у кого с паспортом неблагополучно. Толпа зашевелилась, зашепталась осматриваясь. Темноволосый сутулый мужчина-явно заграничного вида — лениво передвинул языком сигару из левого угла рта в правый:
— Nun was? [6]
Жандарм приложил руку в белой нитяной перчатке к синей фуражке:
— Господин Циглер? Пожалуйте.
Под крутыми расчесанными усами — улыбка. Улыбка не предвещает ничего доброго. Она настолько откровенна, что ближайшие к задержанному сторонятся испуганно, а один — очевидно, совершенный простак — проговорил даже громко то, что все подумали:
6
Ну что? (нем.).
— Попался!
Второй жандарм уже услужливо откинул перекладинку: в балюстраде раскрылся проход.
Немец пыхнул сигарой, прошел, небрежно и равнодушно покачивая корпус; сзади выросли сразу же еще две архангельские», в синих мундирах, фигуры. По жандармскому знаку носильщик потащил следом тяжелый уже досмотренный чемодан.
Вся толпа хмуро провожала глазами удаляющихся. Хмуро глядел вслед товарищу и Бауман.
Он с Ленгником выезжал из Женевы со всей осторожностью. Ленгник — член Центрального Комитета, коренной искровец, в рабочем движении с девяностых годов, опытнейший конспиратор. И все-таки, видимо, не убереглись.
Своего паспорта Бауман также еще не получил: сейчас выкликнут — и все будет ясно.
В жандармской комнате вокзала сразу стало тесно, когда в нее вошел, с эскортом своим, Ленгник. Слух о задержании, очевидно, успел разнестись по станции — в комнату набился разный, падкий до происшествий местный вокзальный люд.
Неопределенного возраста, полуседой, полурыжий жандармский полковник, постриженный ежиком, уже писал что-то торопливо и нервно на лежавшем перед ним листе с печатным началом протокольного текста:
Я, отдельного корпуса жандармов…»
Он смерил взглядом, прищуриваясь и прицеливаясь, подошедшего к столу Ленгника и приподнял угол верхней губы:
— Ну-с, я так и полагал! Вот так Артур! Как фамилия?
Ленгник посмотрел на окружающих, на полковника и буркнул, не вынимая сигары изо рта:
— Familiennahrne, was? Da steht's ja geschrieben! [7]
Он кивнул подбородком на раскрытый паспорт, бережно положенный перед полковником приведшим Ленгника жандармом. От звука его слов невольно переглянулись присутствовавшие. Задержанный говорил, как природный немец, чистым баварским говором, и притом — с той брезгливой небрежностью, с которой всегда говорит с русским чиновником иностранец. А что, если это действительно германский подданный?..
7
Фамилия? Тут ведь написано! (нем.).
У полковника побагровела шея: ему пришла в голову та же мысль. В предупредительной из департамента полиции телеграмме было сказано: Земпфег. Паспортов на такую фамилию не было. Но оказался — Циглер. В шифрованных телеграммах всегда возможна ошибка. Земпфег-Циглер: не очень, но все-таки похоже. И имена: у одного-Вильгельм просто, у другого-Артур-Вильгельм… Он решил задержать. Задержанный на немца действительно похож.
Он просверлил глазами Ленгника. Прикидывается, верное дело! Побагровел еще пуще и рявкнул:
— Потрудитесь объясниться по-русски!
Тут произошло нечто, ни в каких жандармских инструкциях и в практике охранки не предусмотренное: баварец вынул сигару изо рта, поднял брови и произнес очень внятно, ни к кому, в частности, не обращаясь:
— Was fallt dem Keri ein? [8]
Он добавил еще одну фразу, столь соленую, что ее поняли все, даже те, что не знали немецкого языка. Затем он протянул руку через стол и взял свой паспорт уверенным и ленивым движением.
8
Что этот тип воображает? (нем.).
— Переводчика! — прохрипел полковник. — Где его черт носит?..
Обер-кондуктор, у притолоки, напомнил опасливо:
— Господин полковник, через пять минут отправление.
Полковник скосил глаза на лежавшую в сторонке стопку не проверенных еще паспортов. Дал знак жандармскому вахмистру и стал быстро перелистывать книжки, отбрасывая одну за другой на подставленную широкую вахмистерскую ладонь.
Циглер повернулся было, но жандармы, стоявшие сзади, заступили дорогу, а один из таможенных, в аккуратненькой черной тужурке с зелеными кантами, разъяснил не совсем ладным, но всё же понятным немецким языком, что придется обождать, так как предстоят некоторые формальности… Кстати, вот и переводчик.
Переводчик был тощ и крив в талии, и глаза у него были воровские. Но говорил он по-немецки бегло, щеголяя выговором.
Полковник приободрился.
Начался допрос.
Переводчик докладывал:
— Говорит так: родился в Нюрнберге, жил в Страсбурге, последнее время — в Мюнхене. По профессии — монтер, буровой мастер, специалист по артерианским…
— Артезианским, — поправил таможенный, тот, что понимал по-немецки. Он слушал тоже особо внимательно.
— …по артезианским колодцам. Едет в Москву работать означенные колодцы.
Полковник встрепенулся радостно:
— Ага! Вот сразу и проврался! В Москве — колодцы? Там же водопровод! Москва хоть и отставная; а все-таки столица.
Переводчик заговорил быстро: полковничий азарт явно передался ему; он даже взлаивал в стремительной речи своей, как гончая на следу. Но еще раньше чем немец ответил, таможенный наклонился к полковнику и прошептал:
— Виноват, господин полковник… изволите ошибаться. Я в Питере — не где-нибудь — в экспедиции заготовления государственных бумаг служил; так даже там этот самый артезианский.