Град Божий

Доктороу Эдгар Лоуренс

Исходя из условий, которые он диктует, она учится не требовать от их отношений больше, чем он сам готов ей дать. Он завоевывает над ней неограниченную власть. Он единолично решает, когда они встретятся, как они проведут время, какую новую позу он заставит принять ее, охваченную жаркой лихорадкой самоунижения. Ей же достаточно того, что она встречается с ним, прощает их обоих и возвращается домой до следующего раза.

Но ее полное подчинение его воле и стабильность романа начинает надоедать любовнику. Он распространяет свой контроль на ее отношения с мужем: когда она должна иметь с ним секс, а когда воздерживаться от секса, какую одежду она должна носить, какими духами пользоваться, какие обеды она должна заказывать своему повару, какие рестораны она должна посещать с мужем, куда она должна с ним ездить и на каких простынях спать в супружеской постели. И так далее, вплоть до количества супа в супнице. Возможность пользоваться любовницей как пультом дистанционного управления личной жизнью мужа, оживляет его.

Сейчас я вижу, что он — полное дерьмо. Почему я должен иметь с ним что-то общее? Однажды, по его указанию, муж оказывается с женой на Мауи, и пока он — муж — загорает на частном пляже, любовник в его номере стаскивает с жены купальник, выковыривает из ее паха мелкие песчинки и кончиками пальцев вдавливает их в самые нежные части ее тела. Она задыхается, она впала в зависимость от опасности, которую представляет собой ее любовник, от угрозы ее благополучию, самоуважению, самой жизни.

Такой негодяй, как этот парень, должен быть настоящей звездой. Я хочу сказать, что если на месте любовника окажется жирный лысый тип, страдающий одышкой, то публика вспыхнет от негодования и потребует назад свои деньги. Итак, он худощав, тренирован, заботится о себе, как заботятся все люди, лишенные искренней веры. Он бегает по утрам, работает с почти религиозной страстностью только для того, чтобы поддерживать себя в надлежащей форме, именно это является его жизненной обязанностью. Он мало пьет, не допускает излишеств, единственное исключение — интриги, в которых он большой мастер. Он не делает ни малейших усилий, чтобы завоевать благосклонность других, не снисходит до праздных разговоров, предназначенных только для того, чтобы показать, что он никому не угрожает. Он никогда не повышает голоса. Когда он забавляется — он высокомерен, когда злится — становится тихо угрожающим. Его эгоизм настолько равномерно проникает во все аспекты его жизни, что почти незаметен и кажется просто налетом снобизма, некой надменностью, которая при ближайшем рассмотрении оказывается видимой безжалостностью. Это привлекает женщин. Это привлекло и ее.

Теперь я понимаю его игры высшего класса, игры человека, ищущего компенсацию в вине, лошадях, яхтах и прочем; эти игры — наследие его прежней профессии. Раньше он занимался планированием тайных операций ЦРУ, занимая посты в заграничных резидентурах. Как он мог стать иным? Он выказывает снисходительность человека, находившегося за кулисами геополитических событий холодной войны по отношению к обычным людям, черпавшим сведения из газет.

Он такой же представитель среднего класса, как и она, родился на севере штата Нью-Йорк, хотя, возможно, я не прав, поскольку вся его подготовка располагает к тому, чтобы ничего не помнить ни о своем происхождении, ни о месте рождения, не привязываться ни к месту проживания, ни к семье. Точнее было бы сказать, что его нигилистический дар, а возможно, недостаток кинематографического времени, ограниченного двумя часами, стер любую вторичную компенсацию характера, которая определяется религиозными или этическими качествами.

Теперь он настолько сильно опутал свою любовницу, что получил доступ к частным телефонным разговорам мужа с ней, он научился распознавать его слабость, понимать по интонациям голоса, испытывает ли он страх или вину, чувствует вожделение или любовь. Муж под всей своей броней очень мягок, в самые тяжкие моменты жизни ему нужна мама, он желает, чтобы его жена высказывала по отношению к нему только похвалы и восхищение. Живя с ним, она чувствовала себя узницей. Драма жизни мужа напоминает дубину. Жена понимает, что его горделивое внимание к ней, которое он показывает на публике, это род самоудовлетворения, точно так же, как он никогда никуда не выходил и не принимал никаких приглашений, которые не сулили ему почестей или не подтверждали его высокий статус.

Она сама не осознает, почему ее сумел пленить любовник с черной душой; но в действительности она реагирует на то же, на что реагировала, когда ее руководящий муж ухаживал за ней; в обоих случаях она хотела подняться на волне, способной вознести ее к высотам немыслимой свободы, к такой свободе, которую она не могла даже полностью себе представить. Но в конце концов она стала такой же игрушкой в руках любовника, какой была в руках мужа, ее свобода обернулась подчинением; вот идея свободы, желание достичь которой оплачивается только ценой крушения.

Итак, в этих трех ролях мы видим три жизни, которые в разной степени оторваны от реальности, каковой факт и делает их достаточно живыми. Любовник со своей стороны предвидит грандиозный финал этого опасного предприятия, настолько опасного, что его прошлая жизнь кажется ему скучной, отчужденной и лишенной каких бы то ни было конфликтов, и такой финал может служить искуплением, представленным в виде своеобразной художественной формы.

* * *

Моя лаборатория здесь, в голове, под сводом моего черепа. Уверяю вас, она весьма скудно обставлена. Действительно, по сути своей моя работа свелась к освобождению от лишнего оборудования. Я выбросил мензурки, весы, вытяжные шкафы, устаревшие книги. Когда я в какой-то степени преуспел в своем начинании, в лаборатории остались некоторые вещи, с которыми я при всем желании, кажется, никогда не смогу расстаться: с идеей о том, что наша вселенная построена по заранее подготовленному плану, что существует несколько простых правил или законов — физических законов, из которых можно вывести все многообразные процессы, происходящие в живой и неживой природе. Так что, как видите, меня вряд ли можно назвать подрывающим устои революционером, каковым меня пытались представить нацисты Гитлера.

Естественно, та вселенная, которую мы все знаем с детства, едва ли может быть объяснена положениями великого, почитаемого сэра Исаака Ньютона. Вселенная со всеми звездами в небесах, планетами, обращающимися по своим орбитам, ночью, следующей за днем, действиями и противодействиями, телами, падающими вниз по закону всемирного тяготения, прекрасная вселенная, все это хорошо звучит, но не для ума, подобного моему, ни в коем случае не хочу сказать, что он — единственный. Дело в том, что механическая модель уважаемого мною сэра Исаака покоится на одном или двух допущениях, которые не могут быть доказаны. Идея абсолютного движения и абсолютного покоя, например, идея, заключающаяся в том, что нечто может двигаться в абсолютном смысле, безотносительно чего-то другого. Ясно, что это невозможно, такая концепция не может быть доказана эмпирически, то есть в соотнесении с опытом. Корабль, плывущий по морю, движется относительно суши. Или, если угодно, относительно другого корабля, движущегося с большей или меньшей скоростью. Или относительно дирижабля над головой. Или относительно кита в глубине моря. Или относительно морского течения. Движение всегда совершается по отношению к чему-то. И это верно также и для всей планеты. Нельзя доказать, что какое-то тело во вселенной движется абсолютно, безотносительно чего-то иного, или, что по сути то же самое, безотносительно вселенной во всей ее целостности.

Теперь я перейду к очень простому требованию, на котором покоятся мои дальнейшие рассуждения. Такое абсолютное движение и абсолютный покой являются ложными концепциями, которые не могут быть доказаны. Но вы уже поняли, что мое упрямое требование заключается в том, что мы можем рассматривать предметы постольку, поскольку они могут быть доказаны. Сейчас я вам все покажу, это очень просто. Мы проделаем маленький мысленный эксперимент…

Допустим, что я лечу сквозь пространство в ракете со скоростью миллионы миль в час… и вы догоняете меня в своей ракете, замедляете работу двигателей и начинаете лететь с такой же скоростью, что и я. Мы летим рядом, борт к борту… На каждом из наших кораблей находится по одному спящему человеку. Они просыпаются, когда наши ракеты летят рядом с одной и той же скоростью. Проснувшиеся открывают глаза и смотрят в окна соседнего корабля… при этом они не видят метеоритов и кусочков звездной материи, которые проносятся мимо… они видят только каюты соседнего корабля. Эти люди будут не в состоянии сказать, движутся ли космические корабли с одинаковой скоростью или просто стоят на месте. В обоих случаях опыт будет говорить одно и то же.

Видите, как все просто? Я вообще простой человек и начну с вопроса, который задаст вам даже ребенок. Например, я был ребенком, когда впервые заинтересовался тем, что будет, если я полечу со скоростью света. Ничто во вселенной не может двигаться быстрее света. Вы понимаете, что это значит? Это означает, что в нашей вселенной невозможны мгновенные процессы, потому что ничто не может превзойти по скорости свет, а ему тоже требуется время для перемещения из одной точки в другую. Это означает также, что никто не может одновременно присутствовать в двух местах одновременно. Например, невозможно существование призраков, которых обожает столь много людей, поскольку существование привидений означает, что есть некто, кто может внезапно появляться и исчезать, словно ему не требуется времени на перемещения. Итак, главное, что я понял, задав себе этот вопрос, было то, что если я полечу со скоростью света, держа перед собой зеркало, то я не смогу увидеть в нем свое отражение, поскольку отображение моего лица приближается к зеркалу со скоростью света и точно с такой же скоростью зеркало удаляется от лица. Таким образом, я ничего не увижу в зеркале, которое буду держать перед своим лицом. Однако в этом есть какая-то неправильность. Кажется, здесь что-то не так. Вы чувствуете, что так не может быть, не правда ли? Это весьма пугающая идея; действительно, если я двигаюсь со скоростью света, то не могу получить подтверждения моего существование из такого объективного источника, как зеркало, отражающее свет. Я стал бы призраком вселенной, материальное существование которого нельзя было бы верифицировать в потоке времени.

Итак, из этого простого мысленного эксперимента я вывел следующее: ни один предмет, ни зеркало, ни человек, даже более тонкий человек, чем я, такой, который не позволяет себе излишеств в виде тортов, чая с малиновым вареньем или бутербродов с маслом, даже наитончайшая личность из всех живущих под солнцем, не может двигаться в пространстве вселенной со скоростью света. Не может, потому что мы всегда можем видеть себя в наших зеркалах и непосредственно лицезреть друг друга; мы обязаны двигаться медленнее, хотя сам свет движется от поверхности наших обожаемых лиц и от зеркал с одной и той же постоянной предельной скоростью. Но мы — медленнее. Даже в самых быстрых ракетных кораблях. Вы понимаете, что произойдет, если мы начнем двигаться, ускоряясь до субсветовых скоростей, скажем, от нуля миль в час до ста восьмидесяти трех миллионов миль в секунду? Вы знаете, что с нами произойдет? Боже мой, мы нальемся свинцом, становясь все тяжелее и тяжелее по мере возрастания скорости, до тех пор, пока наша огромная масса, или плотность, не станут настолько гигантскими, что пространство, окружающее нас, начнет сворачиваться и искривляться вокруг; мы будем всасывать его в себя, сжимая до такой немыслимой плотности, что чем быстрее мы будем двигаться, тем меньше будет у нас шансов достичь световой скорости, потому что со скоростью станет увеличиваться масса, а чем больше масса, тем больше сопротивление движению. Так продолжится до тех пор, пока божественные небеса, искривленные небывалой массой, не изуродуют себя и нас до полной неузнаваемости.