Град Петра
Шрифт:
Спа — городок в ущелье Арденнских гор, под нависшей бровью ельника. Пётр окунулся из вихря в затишье. Живи по уставу медицинскому, пей водицу, совершай моцион. Но чем залечить рану, нанесённую сыном? Пуще разболелась, огнём жжёт.
— Худая в нём кровь, — твердит Пётр. — Поганая кровь... Лопухи некое отродье.
Блажь полудетская, глупость, сумасшествие — всячески пыталась умалить вину Екатерина, чтобы унять страдания мужа. Всё напрасно, всё невпопад. Зря пилюли совала. В окно, в стену, на пол летели склянки.
— Меншиков, помёт сучий... Божился — глаз есть за Алёшкой... Никифор-де да Фроська... Один я, Катеринушка, вот напасть! Везде лукавство...
Везло
Сейчас повторил Екатерине. Чем могла она помочь? Только участием женским. Пётр бушевал, хотел мчаться в Петербург. Но зачем? Австрия отсюда ближе... Доводы супруги действовали. Сковал поспешание. Кто же сумеет вытащить Алексея? Куракин? Обещана ему сия миссия, но годится ли он?..
117
Кольбер Жан-Батист (1619—1683) — деятель французского абсолютизма, министр Людовика XIV, с 1665 г. генеральный контролёр финансов.
118
Ришелье Арман-Жан дю Плесси (1585—1642) — герцог, французский государственный деятель, крупнейший представитель абсолютизма; с 1622 г. кардинал.
Нет, не годится... Старой он фамилии, московской... Что Куракин, что Шереметев, Репнин, Долгорукий — доверял им царь с пристрастьем, постоянно испытывал, сомнения в себе не вытравил. Борис Иваныч — умный, деятельный посол в Голландии, слуга безупречный, однако Алексей ему племянник. И царь мог, придравшись к пустяку, накричать на Куракина, унизить на людях — будто виноват он, что женился на Лопухиной, на сестре Евдокии, сосланной в Суздаль. Нужды нет, что та, первая жена дипломата, давно в могиле...
Дядя и племянник... Бог весть, до чего договорятся... Всяк человек есть ложь.
Толстого послать... Тоже ловок трактовать с монархами. Роду Лопухиных не близок. С ним будет Румянцев [119] — расторопный офицер, храбрый.
Любым манером добыть Алексея!
«Ушёл и отдался, яко изменник, под чужую протекцию, — пишет Пётр. — Того ради посылаю ныне сие последнее к тебе, дабы ты по воле моей учинил... Буде же побоишься меня, то я тебя обнадёживаю и обещаю богом и судом его, что никакого наказанья тебе не будет... Буде же сего не учинишь, то, яко отец, данною мне от бога властию проклинаю тебя вечно, а яко государь твой, за изменника объявляю и не оставлю всех способов тебе, яко изменнику и ругателю отцов, учинить, в чём Бог мне поможет в моей истине».
119
Румянцев Александр Иванович (1680—1749) — граф, генерал-адъютант и дипломат Петра I; в 1716 г., будучи капитаном, задержал и доставил в Москву из Неаполя царевича Алексея.
Румянцев выследил беглецов вплоть до замка Святого Эльма. Проникнуть, однако, не просто. Барон де Сальви требует разрешения
Лишь в конце сентября открылись дипломату окованные ворота замка. Сердце у старика ёкнуло — отступник осунулся, стал как будто ниже ростом. Глядит будто облезлый зверёк в клетке. Визит ошарашил. Комкая письмо царя, Алексей бормотал:
— Обманет он... Злодей он... Не поеду я... За дурачка считает...
Потом, теряя связность:
— Не скажу враз, подумать надо.
И снова озлился:
— Злодей, злодей кровавый... Царь Ирод, а ты Понтип Пилат. Уходи! Мне здесь хорошо, меня император любит.
За советом — к Ефросинье. Она ждала беды: Везувий накликал, дымя. Сдержала испуг, сильной-то ей приходится быть.
— Не слушай! Не поддавайся!
Тошно взаперти, на чужой стороне. А дома — гибель сокровенных надежд. К следующей встрече с Толстым приодела царевича, причесала, пить не дала ни капли.
— Извольте не докучать мне, — заявил он. — Рисковать головой не хочу. Кончим на этом, прошу вас. Иначе пожалуюсь императору, благородному моему покровителю.
Пускай прогонят Толстого... Но барон де Сальви отстранился, приказа такого он не получил. Толстой продолжал докучать — и всё назойливее, без всяких политесов:
— Доставлю тебя отцу... Доставлю живого или мёртвого...
Румянцев, дипломата сопровождавший, сжимал кулачищем рукоятку сабли.
Алексей колеблется. Всё ещё цепляется за химеру. Карл вовсе не намерен воевать из-за приблудного. Как вразумить? Толстой придумал, пошептался с австрийскими чиновниками, развязал кошелёк.
Воскресным вечером, в храме, что против замка, рокотал орган. Ефросинья, терзаясь мыслями о своём будущем, пыталась молиться. При выходе какие-то мужчины грубо взяли её под руки, потащили к повозке ужасного, совершенно деревенского вида. Барон ухом не повёл, негодяй. Обернулся на крик Алексей, выхватил шпагу. Подоспел и брат Иван, запустил в одного из напавших камнем. Отбили.
Хороша защита цесаря...
— Убежим отсюда, — сказал царевич, отмеривая успокоительные капли себе и подруге. — В Рим, к папе.
— На крылышках, — откликнулась Ефросинья горестно.
Из замка не выпустят, так надо обмануть врагов. Ехать с ними и по дороге, улучив оказию, скрыться. Постучаться в обитель какую... Либо в Риме, прямо к престолу его святейшества. Уж туда-то Толстой не пробьётся. Гвардейцы швейцарские приставят алебарды к толстому пузу.
— Ну примет нас папа, — откликнулась Ефросинья вяло. — А чем заплатишь?
Без труда разбила смехотворный план. Даром только по шее дают. Папа захочет выгод для католической церкви — неужели непонятно? У него своя политика — соединение церквей, о чём давно стараются иезуиты. А желает ли православное духовенство подчиниться папе? Попробуй спроси! Наверняка прощайся с короной... Останется Алексей отщепенцем, проклятым в церквах. Умрёт родитель — на царстве будет Евдокия или кто из бояр.
Но тогда выход один — возвращаться к царю. К этому подталкивает теперь Ефросинья. Валяться в ногах, вымолить прощенье, зато снова забрезжит российский трон. Стоит ради него и унизиться и отслужить.
Мало убедить Алексея, — надо ещё придать ему смелость. Ефросинье легче. В Петербурге, накануне отбытия за границу, с ней разговаривал Меншиков: в доме Никифора Вяземского и в его присутствии. Светлейший сперва позубоскалил: раздобрела девка, не ущипнёшь. Впрочем, нет, пардон — её высочество... Потом, как бы из простого любопытства, посмеиваясь: с чего перемена в Алексее, столь внезапная?