Градуал
Шрифт:
Из отеля нас отвезли в целой веренице автобусов прямо на пристань. Погрузились не сразу, поскольку нужно было убедиться, что все инструменты при нас и правильно учтены. Мой футляр со скрипкой разгрузили в первой же партии, так что, поджидая других, я немного прогулялся по огромному причалу, где было пришвартовано наше судно.
Теперь, когда я готов был высвободиться из мира, почти целиком основанного на внутренней жизни, проснулось любопытство и мне хотелось посмотреть на одно из мест, которые столь долго оставались государственной тайной. День выдался сумрачным, по серому небу спешили облака. Ветер нес жалившие лицо ледяные иглы. Гавань оказалась угрюмым,
В ту ночь я не скоро оказался в койке, потому что для каждого из нас путешествие было шагом в неизведанное, побегом в иную жизнь. Все, с кем я беседовал, выглядели оживленными, возбужденными, говорили громче и выразительнее, чем обычно. Это настроение оказалось заразительным. Салоны и столовые на судне были роскошны и хорошо снабжены продуктами. Похоже, корабль отчалил, пока мы ужинали, потому что вибрация двигателей, остававшаяся постоянным фоном после восхождения на борт, сделалась громче и настойчивей. Скоро судно набрало ход, и мы вышли в открытое море.
После нашего первого ужина на борту многие переместились в ближайший бар и там продолжали праздновать. Стоя рядом с другими музыкантами, слушая разговоры и вступая в них сам, смеясь вместе с остальными, я чувствовал себя непринужденно, почти как никогда в жизни. Глонд исчез, Глонд остался позади. Мы плыли навстречу миру и нейтралитету, умиротворяющему и насыщенному энергией островному воздуху, островным морям. Я хотел бы уже быть там, да ведь я там и был, как я тут же понял, наслаждаясь размывающим четкость зрения воздействием спиртного.
В момент относительного спокойствия я оказался в одиночестве у стойки бара, с большим стаканом виски в руке, ощущая, как корабль подо мной движется туда-сюда, вверх и вниз, и еще как бы скручивающим движением из стороны в сторону, – мягкое, безопасное чувство стремления вперед, к цели, к назначению. Некоторые из коллег заявили, что движения корабля вызывают у них дурноту, и покинули салон, надо думать, чтобы разойтись по каютам, но я никакой дурноты не чувствовал. Мне хотелось, чтобы корабль устремлялся вперед, разрезая океанские валы, набирал скорость и поскорее доставил нас к месту первой высадки на остров.
К тому времени как я вернулся в каюту, кое-как добравшись туда сквозь туман выпитого, я уже размяк и хотел спать. Забравшись в койку, растянулся с приятным чувством, что отдаюсь на попечение удобств корабельной жизни.
Поутру, еще не проснувшись, я уже ощутил бортовые движения и шумы. Перевернулся с боку на бок, потом обратно, потянулся, нежась в вибрации двигателей глубоко внизу. Я легонько коснулся пальцами металлической переборки; ее мягкая дрожь дразнила, словно прикосновение к струнам скрипки.
В иллюминатор лился яркий солнечный свет, но я какое-то время не раскрывал глаз навстречу его лучам, желая продлить ощущение роскоши. К тому же побаливала голова – я понимал, что перебрал вчера вечером. Наконец я осторожно спустился с койки и склонился к иллюминатору. Оперся руками о металлический обод и, моргая, всмотрелся в сияние дня.
На меня обрушился поток ярких красок. На мгновение, захваченный врасплох, я даже не мог толком разобрать, что передо мной. Затем картина обрела четкость. Судно медленно двигалось, направляясь к берегу. Суша была так близко, что, казалось, нависала над нами, словно каменная стена или обрыв, сплошь покрытый разноцветной листвой. Поначалу я был уверен, что если бы как-то смог отдраить иллюминатор, то легко протянул бы руку и сорвал ближайшие цветы или провел бы пальцами по неровностям скалы. Но, конечно, корабль не мог быть настолько близко, и, всмотревшись вверх и в стороны, я обрел реальную перспективу. Мы проплывали от обрыва не менее чем в пятидесяти метрах, но этот каменный бастион был столь огромен и крут, что нависал над кораблем и охватывал его со всех сторон.
Никогда я не встречал ничего подобного. Краски меня ослепили.
Я рос в тусклой стране. В Глонде нас окружал мир серого, как зола, камня, серых бетонных зданий, черных дорог, галечных пляжей, сумрачных деревьев, никогда не терявших своих вечнозеленых иголок, крутых гор, то обращавших к нам голые скальные лики, то покрытых снегом. Площади в городах были вымощены сланцевой плиткой; разделенные рамами окна старых домов мелкими осколками отражали облачные небеса.
Конечно, за городом начиналась сельская местность, но большая ее часть была отдана под посевы монокультур, а то, что оставалось невозделанным, представляло собой обширные территории поросших кустарником каменистых или песчаных почв. В городах Глонда оставалось мало открытых пространств – ни парков, ни игровых площадок, ни бульваров. Надо всем явственно тяготело наследие тяжелой промышленности. Под влиянием войны, ее омертвляющего, нивелирующего воздействия на общество оставалось мало ярких огней, лишь скромные рекламные объявления, сдержанные вывески учреждений и магазинов, задернутые шторы на каждом окне, двери, закрытые круглый год. Даже флаг у нас был почти одноцветный: темно-серый фон, а на нем эмблема святого Слифа, крест насыщенного красного цвета, увенчанный двумя узкими поперечными линиями.
Пока я жил дома и жадно всматривался за блеклые прибрежные воды, туда, где маячили прекрасный Дианме, тревожный Члам, неясный Геррин, – даже тогда я различал лишь силуэты, темные холмы, выступающие над по-южному ярким морем, прятавшиеся днем в ореоле солнечного сияния, а ночью во тьме. Большей частью все заволакивала дымка, грязные миазмы, исходившие от нашего побережья и лениво расползавшиеся по поверхности моря, размывая и закрывая вид. Эти три острова не смогли дать мне представление о том, как на самом деле будет выглядеть Архипелаг. Теперь же я видел!
Был ли этот остров, чей одетый цветами обрыв мы сейчас огибали, одним из тех, которые можно разглядеть с суши? Далеко ли мы успели отплыть от угрюмого Квестиура, пока я напивался, чтобы заставить себя уснуть, а потом спал? И вообще, сколько я проспал?
Хоть и мирно отойдя ко сну, крепкому благодаря виски, ночью я все же несколько раз просыпался, первый раз чтобы посетить туалет, а затем пребывал в состоянии полувозбуждения-полудремы, пока дневной свет не озарил небо в иллюминаторе. Я отыскал свои часы – они показывали привычное время, в которое дома я обычно выбирался из кровати и отправлялся на поиски завтрака. Вот и хорошо, я не хотел бы проспать весь день.
Умываясь и одеваясь как можно быстрее, я тем временем заметил, что в каюте уже имеются двое часов или два хронометра, встроенные в стену возле двери. Одни показывали то же время, что и мои наручные часы, другие же опережали их более чем на четыре часа. Я решил, это должно означать, что мы пересекли за ночь одну или несколько часовых зон.
На обоих циферблатах имелись надписи, истолковать которые я не смог. Вероятно, на островном народном языке. Те, что слева, были надписаны «Mutlaq Vaqt», правые – «Kema Vaqt».