Граф Феникс
Шрифт:
– Да, да! Освободите его! Верните несчастному человеческий облик! – умоляла и княгиня, с суеверным ужасом глядевшая на Калиостро.
– Я исполню вашу просьбу, – великодушно согласился магик и встал.
Потом провел руками несколько раз вдоль вытянутого тела Казимира, дунул ему в лицо, и тот глубоко вздохнул, опустился с кресел на пол, открыл глаза и сел на полу, бессмысленно озираясь.
– Встань и опомнись! – сурово приказал ему граф. Казимир поднялся, но зашатался и схватился за стену рукою, чтобы не упасть.
– Вот видишь, любезный, до чего доводят человека нооочные наклонности! – наставительно сказал Калиостро и, поддерживая за плечо, повел в отдаленную часть покоя, где и посадил на стул, задвинув ширмой.
– Отдыхай! – приказал он и, вернувшись к князю и княгине, с ласковой благосклонностью взял их за руки.
– Не тревожьтесь более об этом презренном. Он того недостоин и от испытанного оцепенения нимало не пострадает. Я на время сковал его властью подчиненных мне духов, дабы принудить к полному признанию во всех плутовствах и подлостях.
– Граф, мы признаем свою вину перед вами, что слушали его и, надо признаться, начинали верить, – сказал князь. – Но войдите в наше родительское положение. Сомнения были так невыносимы! Наш первенец…
– Первенец возвращен вам совершенно исцеленным. Вы много встречались с ним последний месяц лечения. Можно ли допустить мысль, чтобы мать не знала собственного дитяти? Может ли статься, чтобы взяла вместо своего сына – чужого?
– Граф, жена моя – женщина высшего света. У аристократии свои обычаи. Светская женщина настолько занята многочисленными обязанностями при дворе и в обществе, что почти не может найти свободной минуты посетить детскую. Дитя кормит мамка. За ним ухаживают нянюшки. Слава Богу, у нас есть для этого достаточно подданных! В мещанском кругу иное. Но светская женщина может ошибиться в приметах новорожденного, – объяснил князь.
– Если так, то не отказываются ли сами светские женщины вместе с материнскими обязанностями и от детей своих? И если их дети на руках рабынь и самое их приметы незнакомы этим суетницам, то возможен обман со стороны самих мамок и нянек! Кто поручится за то, что тайно иная из них не поменяет рабскую, злосчастную судьбу собственного ребенка на княжескую? – возразил Калиостро.
– Это невозможно! Наши люди нам преданы! Этого и подумать нельзя! – возразил князь.
– Но если вы доверяете бесправным рабам и рабыням, как можете предположить ужасающий обман, когда имеете дело с равным себе, человеком из высших обществ Европы и графом?
Князь ничего не отвечал. Калиостро подождал ответа и, не дождавшись, отвернулся.
Тут привели сестру Казимира: почти нищенски одетая, простая, бледная, исхудалая, но миловидная женщина литовского типа. За руку она вела Эммануила. Мальчик с голубыми прекрасными глазами и с белокурыми локонами по плечам, в жалких обносках, казался маленьким принцем.
Увидев Калиостро, женщина побледнела, затрепетала и едва устояла на ногах. Граф подошел к ней, положил руку на плечо и пристально посмотрел в глаза.
– Констанция, почему ты дрожишь при виде меня? – спросил по-польски, отступая. – Совесть мучит тебя, неблагодарное создание? За все благодеяния, оказанные мною тебе, твоему брату и Эммануилу, вы платите черной злобой. Признайся, ты не ожидала меня здесь увидеть? Ты шла помочь своему негодяю-брату и лжесвидетельствовать на меня, да? Ну, так посмотри на него! – отступая в глубь покоя, отодвигая ширмы и открывая сидящего на стуле, как загробная тень, истощенного и бледного Казимира, продолжал граф. – Знай, что он здесь, связанный мною невидимыми путами, сказал о себе всю правду князю и княгине. Итак, ничего нового к этому ты добавить не можешь. Я задам тебе лишь один вопрос. Княгиня сомневается, подлинно ли я возвратил ей исцеленным настоящее ее дитя? Не подменил ли его твоим младенцем? Ответь, Констанция, так это или не так?
Констанция угасающим взором смотрела на магика и не отвечала ни слова.
– Так это или не так? – повторил настойчиво Калиостро.
– Н-не з-знаю! – едва расклеив дрожащие губы, пробормотала она.
– Не знаешь? Ну, так я сейчас узнаю. Княгиня, велите сейчас принести младенца и отдать этой женщине. Пусть, если это ее дитя, она возьмет его.
Слова Калиостро произвели поразительное действие как на Констанцию, так и на ее брата. Оцепенение их прошло мгновенно, и оба заговорили одновременно, перебивая друг друга:
– Нет, граф! Нет, ваши сиятельства… Куда же нам!
– Я и с Эммануилом не знаю, как прокормиться!
– Оставьте уж у себя, ваши сиятельства!..
– А, такова-то любовь сей матери к оспариваемому младенцу! – торжествовал Калиостро. – Теперь ясно, что она не мать ему!
– Граф, вы – новый Соломон! – сказал, пожимая ему руку, князь Сергей Федорович. – Вы совершенно убедили меня. Прошу вас позволить отвести этих двух злосчастных на мои поварни и… покормить их там.
– О, ничего не имею против, любезный князь! – великодушно согласился граф Феникс.
Когда их увели, князь взял под руку магика и сказал ему, понизив голос:
– Вы рассеяли все мои сомнения. Но вот о чем хочу спросить: когда вы беседовали с государыней, то она, как мне передал Строганов, благоволила выразить желание сноситься с вами через доброго своего приятеля. Скажите, какое именно лицо назвала государыня?
– О, это столь трудное русское двойное имя, что я сперва едва не сделал самую нелепую ошибку, запомнив Степан Иванович, когда нужно наоборот – Иван Степанович. Мне объяснили, что это одно придворное лицо, незначительное по рангу, но пользующееся доверием монархини. Князь не сказал ни слова. Калиостро, жалуясь на крайнее утомление и потрясение от всего происшедшего, откланялся, но на прощание по обычаю произнес наставительную речь внимательно слушавшим его князю и княгине. Он изобразил, какой опасности подвергали они своими сомнениями жизнь ребенка, к которому могла возвратиться болезнь, и он не мог бы уже вторично исцелить дитя. Счастье еще, что подчиняющиеся ему духи донесли ему обо всем происходящем в доме князя своевременно, и он успел отвратить грозящую опасность. В заключение граф заклинал ни в малейшей степени не предаваться впредь гибельным сомнениям. Голицыны обещали, и магик удалился.
Они остались в том же покое и сидели неподвижно, погруженные в думы, которые не решались поведать друг другу. Вдруг вошел слуга с конвертом на серебряном подносе и, подавая, доложил только:
– От светлейшего!
Поспешно распечатав и прочитав вложенную в конверт записку Потемкина на розовом золотообрезном листке, князь ахнул и передал ее княгине. Крик ужаса вырвался и у нее.
Князь торопливо приказал слуге:
– Скорее беги, лети… Вели от моего имени дворецкому остановить этого… как его… Калиостро! Остановить! Воротить!