Граф Таррагона
Шрифт:
– Я уже все давно решила для себя… – прошептала принцесса. – Ты будешь мой и только мой…
– Господи! Да о чем ты говоришь… – Филипп снова попытался образумить девушку. – Король – твой отец будет против нашего брака. Мало того, он меня казнит, а тебя упечет до скончания века в монастырь… – она снова поцеловала его. Де Леви понял, что не в силах сопротивляться страсти, закрыл глаза и отдался этому чарующему чувству, уносясь все дальше и дальше вместе с молодой и красивой принцессой в зачарованную страну любви.
Его руки скользнули по шнуровке ее корсета.
– Милый,
Филипп, абсолютно не отдавая отчет в том, что он делает, поднял ее на руки и быстрыми шагами понес к тыльному входу во дворец.
– Глупый, нас же могут увидеть. – Она посмотрела на него с улыбкой, ее полузакрытые глаза блеснули, отражая искры страсти и отблески ночных звезд. – Опусти меня на землю…
Рыцарь послушно опустил ее на мягкую траву, росшую в изобилии на этих запущенных дорожках. Констанс, слегка покачиваясь, поднялась по ступенькам и, взявшись за большое бронзовое кольцо двери, повернула к нему голову, улыбнулась, блеснув своими ровными рядами белоснежных восхитительных зубов:
– Быстро обеги дворец и поднимись ко мне…
Он, как завороженный, кивнул головой и, едва дождавшись пока дверь закроется за ней, бросился бежать, огибая угол дворца. Он ничего не соображал, несясь на крыльях любви и не задумываясь о последствиях глупости, которую они были готовы совершить.
Он влетел в боковой подъезд дворца и, перепрыгивая по несколько ступеней зараз, влетел на второй этаж, где почти нос к носу столкнулся с Матье де Бомоном. Тот, привлеченный грохотом бежавших ног, решил проверить – кто это так шумит в вечернее время.
– Господи, Филипп… – удивился он. – А я думаю, что там за вепрь несется по лестнице. Ты, что, с ума сошел? Неровен час, его величество выскочит и заорет как резаный! Он только что изволил отойти ко сну… – рыцарь приложил палец к губам. – Тише, прошу тебя…
Филипп часто-часто закивал головой в ответ, намереваясь поскорее отделаться от назойливости товарища.
– Прости Бомон, мне надо спешить… – неуклюже попытался отделаться от приятеля де Леви.
– Я уже понял… – де Бомон не был бы самим собой, если бы не умудрился и здесь схохмить. – Ее высочество только что проскочила, словно мышка, к себе в комнату, но дверь почему-то не заперла. – Он посмотрел на де Леви. – Ты, часом, не знаешь, почему это она не закрыла дверь? Может, ждет кого, а?..
– Бог ты мой… – выдохнул Филипп, он уже начинал закипать. – Ну, скажи, какое твое дело…
– Понял, не дурак… – Матье посторонился, пропуская друга в коридор. – Беги, но только тихо… – он прошептал в спину Филиппу. – Если что – я тебя не видел, а ты меня не встречал. Понял?
Филипп махнул рукой и, стараясь не поднимать лишнего шума, поспешил к дверям комнаты Констанс.
– Везет же людям… – произнес в полголоса Матье. – А тут мыкаешься неприкаянным, даже никто не улыбнется при встрече, словно меня и нет вовсе… – он прошелся по коридору, освещенному мерцанием немного чадящих факелов, подошел к большому медному блюду, служившему для подсветки одного из фонарей, и стал рассматривать себя к его искривленном поле. – Вроде не урод, а никто
Он горько вздохнул, огорченно махнул рукой и побрел в комнату дежурной стражи…
Филипп внял советам товарища и стал пробираться гораздо осторожнее, можно сказать – крадучись. Комната принцессы располагалась сразу же за дверями спальни королевы – а про ее чуткий сон уже сложилась притча во языцех…
Де Леви подошел к дверям Констанс, взялся рукой за дверное кольцо и остановился. В голове у него была полная суматоха, неразбериха и такая мешанина мыслей, голосов и сомнений, что он растерялся. В нем, в этот самый момент, шла борьба между желанием и теми табу в виде чести, клятв и уважения к своему сюзерену, что вкладывались ему в сознание с самого рождения.
«Господи, что же я делаю… – пронеслось у него в голове, – я же становлюсь вором, подлецом и предателем! Я покушаюсь на честь своего сюзерена, честь и светоч короля… – но другой голос, молчавший до сего момента, гулким эхом пронесся по его голове. – Ты ничего не попираешь! Ты забираешь принадлежащее тебе и только тебе по праву любви. Ты родился благородным, значит – ты был равен королю, лишь оммаж сделал вас разными…»
Филипп осторожно толкнул дверь – она была незакрыта и с тихим скрипом подалась, пропуская его в полутемную спальню Констанс…
Его глаза быстро привыкли к полумраку комнаты, но, чтобы, не дай Бог, не задеть стул или еще что-нибудь из мебели, Филипп тихо прошептал:
– Констанс…
– Я здесь… – слева от него раздался голос принцессы. – Иди же сюда, увалень…
Он повернулся на ее голос и разглядел смутный абрис фигуры девушки, полулежащей на постели под высоким балдахином. Она встала и шагнула ему навстречу. Их руки соприкоснулись – Филиппу даже показалось, как по кончикам его пальцев пробежали колкие удары, похожие на уколы множества малюсеньких игл.
– Констанс, я прошу тебя, – он снова попытался образумить и себя, и принцессу, – может быть, нам стоит все-таки пойти завтра к королю?..
– Глупый мой… – с нежностью ответила она, прижалась к его груди и, привстав на цыпочки, нежно коснулась своими жаркими губами его губ.
Голова Филиппа закружилась, он ответил за ее нежный поцелуй со всей страстью и силой, увлекая ее на постель…
Они совершенно потеряли головы, устремившись навстречу своим чувствам. Искренность, нежность и страсть, дико перемешавшись, захватили их и понесли по волнам блаженства и наслаждения, заставив забыть обо всем на свете.
Для Филиппа и Констанс в эти часы не существовало ничего, кроме них самих. Жизнь с ее проблемами, опасностями и трудностями перестала существовать, превратившись в эфемерную и маловажную небылицу. Их горячие тела сплетались в удивительном по красоте, чувственности и страсти узоре и неслись по волнам блаженства…
Филипп лежал и молча смотрел в окно спальни. Ущербный месяц своим ярким, словно жидкое серебро, светом заливал деревья, росшие в королевском саду, и окрашивал ночной мир невероятными красками небытия. Констанс прижалась к его плечу и мирно дремала, удобно устроившись рядом с ним.