Граф в законе (сборник)
Шрифт:
— Да, — не задумываясь, ответил Вик и уже смелее, увереннее подцепил второй кусочек ветчины, потянулся к баночке пива…
В этот вечер, лежа на своей железной солдатской кровати, объевшийся Вик тихо ликовал. «Курсовую… за пятьсот долларов! Фантастично!» Он и уснул так — с довольной улыбкой на лице.
Жизнь началась сытая и приятно напряженная. Вик допоздна засиживался теперь в библиотеке, торопливо компилируя научный заказ Пана. В эти часы его не покидало тревожно-радостное ощущение азарта, словно он, заядлый игрок, наконец отважился сделать самую высокую
Ключ от апартаментов Пана лежал в кармане, и он в любое время мог заглянуть туда, попить пива, съесть что-нибудь вкусное. Пан появлялся в общежитии редко, казалось, только для того, чтобы обновить для Вика продуктовые запасы.
Но однажды Вик застал их обоих. Они что-то возбужденно обсуждали. Вик осторожно спросил:
— Я не вовремя?..
Удивительная метаморфоза: сплыла добрая есенинская улыбка, в глазах замерла холодная решимость. Лицо Пана передавало уже не привлекающее радушие, а угрожающее спокойствие. Перед Виком стоял другой, незнакомый человек: напористый, жесткий, бесстрашный.
— Заходи-заходи, — ответил он. — Ты свой человек. У нас, дорогой мой, предстоит веселая ночка. Хотим побеседовать с конкурентами…
Со смешанным чувством страха и любопытства Вик уставился на равнодушно-зловещее железо автоматов и револьверов, лежащих на полу в раскрытом чемодане.
— Стрелять будете? — спросил робко.
— Не-е-ет, — отозвался Пан, думая о чем-то своем. — Пугнем немножко… А ты, видать, только по книгам знаешь, что это такое…
Он протянул ему револьвер…
Тяжелый-претяжелый. Вик обхватил рукоятку и вдруг ощутил испытанный разве только в потаенных мечтах небывалый прилив уверенности и храбрости. Ему захотелось нажать курок и эдак небрежно поразить какого-нибудь негодяя, как в ковбойских фильмах. Неожиданно для себя попросил:
— Возьмите меня.
— Нет, малыш, тебе еще надо подрасти… А что, потянуло к мужским забавам?
По правде говоря, у Вика совсем не было желания принимать участие в опасных играх, но, подстегнутый вспыхнувшим задором, он ответил:
— Потянуло…
И затаился, замер, боязливо ожидая, что скажет Пан. А тот махнул рукой:
— Давай!
Вика будто окатили жгуче-холодной водой, озноб пробежал по телу. Он немного успокоился, когда увидел, как шел к машинам Пан. Он даже не шел, а пер вперед, готовый одним мощным напором смести все, что встанет у него на пути.
Ночной город был пустынно-мрачным, а спутники в машине молчаливо-сосредоточенными. Это вызывало у Вика реальное предчувствие надвигающейся беды. Сжимая рукоять увесистого револьвера, он никак не мог разобраться в себе. Еще грел, возбуждал его охотничий инстинкт, тупые затылки сидящих впереди внушали надежность, но снизу, от коленок, поднималась к груди подленькая сладковатая дрожь.
Машины остановились в глухом переулке. По обочинам — деревья, перевитые у стволов густым кустарником, за ними вдали — высотные дома с черными погасшими окнами. Как только водитель открыл дверцу, вокруг взорвались, затрещали автоматные очереди, на лобовое стекло упала причудливая паутина с темной дырочкой посередине.
Вика вытолкнули из кабины. Больно ударившись плечом об асфальт, он перекатился к спасительным кустам, прилип к деревянному забору и затих, дрожа всем телом. Ненужный револьвер, ядовито поблескивая, лежал неподалеку от него, на краю дороги.
В темноте истерично переругивались одиночные выстрелы. Кто-то крикнул: «Окружай справа!», кто-то застонал сдавленно, кто-то победно матюгнулся… Все бы отдал Вик, чтобы проснуться, выплыть из этого кошмара. Он слышал, как взревела мотором и умчалась машина. За ней вторая… И только когда третья, резко взяв с места, полетела к свету широкой улицы, Вика пронзило отчаяние: «Меня оставили!»
Какая-то сила вытащила его из-под куста.
— Их выкормыш!
Острые носки ботинок остервенело вонзились в тело. Вик сжался, обхватив голову руками и прижав колени к животу. Каждый удар нестерпимой болью разбегался по рукам, ногам, отзывался в голове. И вот он уже весь стал одной орущей, горящей болью…
Внезапно все пропало. Наступило доброе, желанное умиротворение. Ему даже показалось, что он, совсем невесомый, медленно, как легкое облачко, поднимается вверх, все выше и выше… Внизу прямоугольник белой кровати, на ней перебинтованный человек, прикрытый до пояса одеялом. Вроде бы знакомый… Да, знакомый… Боже мой, так это же он сам! Лицо белое-белое… Ухо из-под бинтов высунулось…
Но он же здесь, вверху! Непонятно…
И тут его опьяненно закружило. Ласковое прикосновение ветерка потянуло, увлекло в клубящийся, мерцающий желтовато-зелеными бликами туннель к неясному далекому-далекому сиянию. Почудился мягкий голос, такой, который мог творить только добро. Что он сказал? Что он сказал? Ласковый ветерок снова окутал нежностью, и Вик почувствовал, что он плавно снижается. Внизу белела, приближалась белая кровать.
Где я?
Ночи той будто не бывало…
И кусты пропали…
Белый потолок…
Слепящее солнцем окно…
Мужчина в сиреневой шапочке…
Усики, как две ползущие навстречу гусеницы…
Сжатые губы…
«Не жилец!»
Кто это сказал? Кто?!
Нет! Жилец! Жилец! Жилец!
Что со мной?
Усики переплавились в мягкие губки…
Губки сказали:
— Потерпи, миленький!
Перебинтовывая Вику голову, медсестра случайно задела плечо, и вспыхнула, раскалилась знакомая боль. Вик глухо застонал, судорожно изогнув шею.
— Сейчас, сейчас закончу… — шептала она.
Нестерпимо пылающие расплывы стали медленно-медленно затухать, уступая место расслабленному оцепенению. Он уже с благодарностью воспринимал осторожные прикосновения медсестры, разглядывая ее крохотный курносый носик, чуть раскосые кошачьи глазки, искривленный в напряжении рот. Захотелось узнать, как ее зовут, сколько ей лет, замужем ли она.
Но думать об этом мешало смутное внешнее воздействие. Откуда-то импульсивно прилетали далекие сигналы, а «внутреннее ухо» принимало их, превращая в слова, фразы, непонятные, неизвестно к кому обращенные.