Графиня де Монсоро. Том 2
Шрифт:
– Господа, господа, – возмутился Орильи, – неужели вы забыли, где находитесь?!
– Что вы, что вы, дорогой Орильи, – ответил д'Эпернон, – мы помним, именно потому мой друг и просит у вас кинжал. Вы же видите, что у герцога кинжала нет.
– Орильи, – сказал герцог голосом, исполненным страдания и ярости, – разве ты не догадываешься, что я – пленник?
– Чей пленник?
– Моего брата. Ты должен был понять это, увидев, кто мои тюремщики.
Орильи издал возглас удивления.
– О, если бы я подозревал! – сказал он, –
И Шико действительно протянул несчастному музыканту лютню. За спиной гасконца можно было видеть Келюса и Шомберга, зевавших с риском вывихнуть челюсти.
– Ну, как ваша шахматная партия, Шико? – спросил д'Эпернон.
– Ив самом деле – как? – подхватил Келюс.
– Господа, я полагаю, что мой шут спасет своего короля, по, черт возьми, нелегко ему будет это сделать! Ну что ж, господин Орильи, давайте мне ваш кинжал, а я дам вам лютню, сменяемся так на так.
Оцепеневший от ужаса музыкант повиновался и сел на подушку у ног своего господина.
– Вот уже один и в мышеловке, – сказал Келюс, – подождем других.
И с этими словами, объяснившими Орильи все предшествовавшее, Келюс вернулся на свой пост в породней, попросив предварительно Шомберга отдать ему cap-бакан в обмен на бильбоке.
– Правильно, – заметил Шико, – надо разнообразить удовольствия, лично я, чтобы внести разнообразие в мои, отправляюсь учреждать Лигу.
И он закрыл за собой дверь, оставив его королевское высочество в компании миньонов, увеличившейся за счет бедного лютниста.
Глава 8.
О ТОМ, КАК КОРОЛЬ НАЗНАЧИЛ ГЛАВУ ЛИГИ И КАК ПОЛУЧИЛОСЬ, ЧТО ЭТО НЕ БЫЛ НИ ЕГО ВЫСОЧЕСТВО ГЕРЦОГ АНЖУЙСКИИ, НИ МОНСЕНЬЕР ГЕРЦОГ ДЕ ГИЗ
Час большого приема наступил или, вернее говоря, приближался, потому что уже с полудня в Лувр начали прибывать руководители Лиги, ее участники и даже просто любопытные.
Париж, такой же взбудораженный, как накануне, но с той лишь разницей, что швейцарцы; которые в прошлый раз не принимали участия в празднике, были теперь главными действующими лицами; Париж, такой же взбудораженный, как накануне, повторяем мы, выслал к Лувру депутации лигистов, ремесленные цеха, эшевенов, ополченцев и неиссякаемые потоки зевак. В те дни, когда народ чем-то занят, эти зеваки собираются возле него, чтобы наблюдать за ним, столь же многочисленные, возбужденные и любопытные, как и он, словно в Париже два народа, словно в этом огромном городе – маленькой копии мира – каждый способен, при желании, раздвоиться: одно его «я» действует, другое наблюдает за ним.
Итак, вокруг Лувра собралась большая толпа народу. Но не тревожьтесь за Лувр.
Еще не пришло то время, когда ропот народов обратится в громовые раскаты, когда дыхание пушек сметет стены и обрушит замки на головы их владельцев. В этот день швейцарцы, предки швейцарцев 10 августа и 27 июля, улыбались парижской толпе, несмотря на то что в руках у нее было оружие, а парижане улыбались швейцарцам. Еще не наступил для народа тот час, когда он обагрит кровью вестибюль королевского дворца.
Не думайте, однако, что разыгрывавшийся спектакль, будучи не столь мрачным, был вовсе лишен интереса. Напротив, Лувр представлял собою в этот день самое любопытное зрелище из всех описанных нами до сих пор.
Король находился в большом тронном зале в окружении своих сановников, друзей, придворных и членов семьи, он ждал, пока все цехи не продефилируют перед ним и, оставив своих старшин во дворце, не отправятся на отведенные им места, во дворе Лувра и под его окнами.
Так он мог, разом, полностью, охватить взглядом и почти сосчитать всех своих врагов, то руководясь замечаниями, которые время от времени отпускал Шико, спрятавшийся за королевским креслом, то предупреждаемый знаками королевы-матери, а порой просвещенный судорогой, перекосившей лицо какого-нибудь из рядовых лигистов, не причастных, как их главари, к тайне предстоящего и поэтому более нетерпеливых. Внезапно в зал вошел господин де Монсоро.
– Вот так раз, – сказал Шико, – погляди-ка, Генрике.
– Куда поглядеть?
– Да на главного ловчего, черт побери! Право же, стоит. Он такой бледный и так забрызган грязью, что заслуживает твоего взгляда.
– Это и в самом деле он, – сказал король. Генрих сделал знак господину де Монсоро, и главный ловчий приблизился.
– Почему вы в Лувре, сударь? – спросил Генрих. – Я полагал, что вы в Венсене и готовитесь выставить для нас оленя.
– Олень был выставлен в семь часов утра, государь. Но, увидев, что близится полдень, а от вас нет никаких известий, я испугался, не случилось ли с вами какого-нибудь несчастья, и примчался сюда.
– Вот оно что? – произнес король.
– Государь, ежели я нарушил свой долг, то лишь из-за моей безграничной преданности вам.
– Разумеется, сударь, – сказал Генрих, – и будьте уверены, что я ее ценю.
– А теперь, – продолжал граф с некоторым колебанием в голосе, – ежели вашему величеству угодно, чтобы я возвратился в Венсен, теперь, когда я успокоился…
– Нет, нет, оставайтесь, наш главный ловчий; эта охота – всего лишь прихоть, она пришла нам в голову и исчезла так же, как появилась. Оставайтесь и не уходите далеко, я нуждаюсь в том, чтобы меня окружали верные мне люди, а вы сами причислили себя к тем, на чью преданность я могу рассчитывать. Монсоро поклонился.
– Где ваше величество прикажет мне стать?
– Не отдашь ли ты его мне на полчасика? – шепнул Шико на ухо королю.
– Зачем?
– Чтобы помучить немножко. Ну что тебе стоит? Ты передо мною в долгу: заставил присутствовать на такой скучной церемонии, какой обещает быть эта.