Графиня де Шарни. Том 1
Шрифт:
— Сколько тебе лет?
— Семь лет.
И Бийо сделал знак, указывавший на то, что он имел в масонском ордене ранг мастера.
— Почему ты желаешь подняться на высшую ступень и быть принятым среди нас?
— Потому что мне сказали, что эта ступень есть еще один шаг к всеобщему свету.
— Кто твои крестные?
— У меня нет никого, кроме человека, который по собственному почину сам пришел ко мне и предложил меня принять.
И Бийо пристально посмотрел на председателя.
— С каким чувством ты пойдешь по пути, который просишь перед тобой
— С ненавистью к сильным мира сего, с любовью к равенству.
— Что будет нам порукой в твоей любви к равенству и в твоей ненависти к сильным мира сего?
— Слово человека, никогда не нарушавшего слова.
— Что внушило тебе любовь к равенству?
— Моя униженность.
— Что внушило тебе ненависть к сильным мира сего?
— Это моя тайна, тебе она известна. Зачем ты хочешь принудить меня повторить вслух то, что я едва смею сказать самому себе?
— Пойдешь ли ты сам по пути равенства и обязуешься ли по мере отпущенных тебе сил и возможностей увлекать на этот путь всех, кто тебя окружает?
— Да.
— Будешь ли ты по мере отпущенных тебе сил и власти сметать все препятствия, что мешают свободе Франции и освобождению мира?
— Да.
— Свободен ли ты от всех обязательств, а если нет, готов ли порвать с ними, коль скоро они войдут в противоречие с обетами, которые ты сейчас принес?
— Да.
Председатель обернулся к шестерым вождям в масках.
— Братья, — сказал он, — этот человек говорит правду. Я сам пригласил его примкнуть к числу наших. Большое горе привязывает его к нашему делу узами ненависти. Он уже много сделал для Революции и еще многое может сделать. Предлагаю себя ему в крестные и ручаюсь за него в прошлом, настоящем и будущем.
— Принять, — единодушно произнесли шесть голосов.
— Слышишь? — сказал председатель. — Ты готов принести клятву?
— Говорите, — отозвался Бийо, — а я буду повторять.
Председатель поднял руку и медленно, торжественно произнес:
— Во имя распятого Сына клянись разорвать земные узы, связующие тебя с отцом, матерью, братьями, сестрами, женой, родней, друзьями, любовницей, королями, благодетелями и со всеми людьми, кому бы ты ни обещал в прошлом своего доверия, послушания, благодарности или службы.
Голосом, быть может более твердым, чем голос председателя, Бийо повторил те слова, которые тот ему подсказал.
— Хорошо, — продолжал председатель. — С этой минуты ты освобожден от упомянутой присяги отчизне и законам. Поклянись теперь открывать новому, признанному тобою вождю все, что увидишь и сделаешь, прочтешь или услышишь, о чем узнаешь или догадаешься, а также выведывать и разузнавать то, что не обнаружится само.
— Клянусь! — повторил Бийо.
— Клянись, — подхватил председатель, — чтить и уважать яд, железо и огонь как быстрые, надежные и необходимые средства к очищению мира истреблением всех тех, кто стремится принизить истину или вырвать ее из наших рук.
— Клянусь! — повторил Бийо — Клянись избегать Неаполя, избегать Рима, избегать Испании, избегать всех проклятых земель. Клянись избегать искушения открыть кому то ни было увиденное и услышанное на наших собраниях, ибо быстрее, чем небесный гром, настигнет тебя повсюду, где бы ты ни спрятался, невидимый и неизбежный кинжал.
— Клянусь! — повторил Бийо.
— А теперь, — сказал председатель, — живи во имя Отца, Сына и Святого Духа!
Укрытый в тени брат отворил дверь крипты, где, ожидая, покуда свершится процедура тройного приема, прогуливались низшие братья ордена.
Председатель подал Бийо знак, тот поклонился и пошел к тем, с кем отныне был связан страшной клятвой, которую сейчас произнес.
— Номер второй! — громким голосом провозгласил председатель, едва за новым адептом затворилась дверь.
Драпировка, закрывавшая дверь в коридор, медленно приподнялась, и вошел молодой человек, одетый в черное.
Он опустил за собой драпировку и остановился на пороге, ожидая, пока с ним заговорят.
— Приблизься, — велел председатель.
Молодой человек приблизился.
Как мы уже сказали, он был совсем молод — лет двадцати, от силы двадцати двух — и благодаря белой, нежной коже мог бы сойти за женщину. Огромный тесный галстук, какие никто, кроме него, не носил в ту эпоху, наводил на мысль, что эта ослепительность и прозрачность кожи объясняется не столько чистотой крови, сколько, напротив, какой-то тайной неведомой болезнью; несмотря на высокий рост и этот огромный галстук, шея его казалась относительно короткой; лоб у него был низкий, верхняя часть головы словно приплюснута. Поэтому спереди волосы, не длиннее, чем обычно бывают пряди, падающие на лоб, почти спускались ему на глаза, а сзади доставали до плеч. Кроме того, во всей его фигуре чувствовалась какая-то скованность автомата, из-за которой этот молодой, едва на пороге жизни, человек казался выходцем с того света, посланцем могилы.
Прежде чем приступить к вопросам, председатель несколько мгновений вглядывался в него.
Но этот взгляд, полный удивления и любопытства, не заставил молодого человека потупить глаза, смотревшие прямо и пристально.
Он ждал.
— Каково твое имя среди профанов?
— Антуан Сен-Жюст.
— Каково твое имя среди избранных?
— Смирение.
— Где ты увидел свет?
— В ложе ланских Заступников человечества.
— Сколько тебе лет?
— Пять лет.
И вступивший сделал знак, который означал, что среди вольных каменщиков он был подмастерьем.
— Почему ты желаешь подняться на высшую ступень и быть принятым среди нас?
— Потому что человеку свойственно стремиться к вершинам и потому что на вершинах воздух чище, а свет ярче.
— Есть ли у тебя пример для подражания?
— Женевский философ, питомец природы, бессмертный Руссо.
— Есть ли у тебя крестные?
— Да.
— Сколько?
— Двое.
— Кто они?
— Робеспьер-старший и Робеспьер-младший.
— С каким чувством пойдешь ты по пути, который просишь перед тобой отворить?