Графиня де Шарни. Том 2
Шрифт:
— Я хочу сказать, что вы, должно быть, устали.
— Сударь, — отвечал этот человек, которого звали Менье, — я пришел сюда следить за тем, что вы делаете, а вовсе не для того, чтобы вы утруждали себя заботой о том, что делаю я.
Нахлобучив шляпу, он подошел ближе.
— Никому, и вам в меньшей степени, чем кому бы то ни было еще, — прибавил он, — не позволено в это вмешиваться!
В другой раз королева осмелилась обратиться к члену муниципалитета.
— Как называется квартал, в котором вы проживаете, сударь? — спросила она у одного из присутствовавших во время обеда.
— Отечество! — с гордостью отвечал тот.
— Но мне кажется, что отечество — это вся Франция? — возразила королева.
— Если не считать той ее части, что занята вызванными вами врагами.
Кое-кто из комиссаров никогда не разговаривал ни с королем, ни с королевой, ни с принцессами, ни с юным принцем, не прибавив непристойного эпитета или какого-нибудь грубого ругательства.
Однажды член муниципалитета по имени Тюрло сказал Клери достаточно громко, чтобы король не упустил ни слова из его угрозы:
— Если эту проклятую семейку не гильотинирует палач, я готов сделать это собственными руками!
Выйдя на прогулку, король и члены королевской семьи должны были миновать огромное число часовых, многие из которых были расставлены даже внутри малой башни. Когда мимо проходили командиры легионов или офицеры, часовые брали на караул; однако, когда следом за ними проходил король, они опускали ружья или поворачивались к нему спиной.
То же было и с внешней охраной, стоявшей в оцеплении вокруг башни: когда проходил король, они нарочно надевали головные уборы и садились; однако едва узники удалялись, как они вставали и снимали шляпы.
Оскорблявшие заходили еще дальше: однажды часовой, недовольный тем, что должен дежурить и отдавать честь членам муниципалитета и офицерам, написал на внутренней стороне ворот:
«Гильотина работает постоянно и ждет тирана Людовика XVI!»
Это было новое изобретение, имевшее огромный успех, и у часового нашлось немало последователей: вскоре все стены в Тампле, особенно на лестнице, ведшей в покои королевской семьи, оказались испещрены надписями вроде этих:
«Госпожа Вето у нас попляшет!»
«Ужо мы посадим жирного борова на диету!»
«Долой трехцветную ленту! Пора передушить волчат!»
Другие надписи наподобие пояснений под гравюрами растолковывали угрожающие рисунки.
На одном из таких рисунков был изображен повешенный; внизу надпись гласила:
«Людовик принимает воздушную ванну».
Но наиболее озлобленными в Тампле были башмачник Симон и минер Роше.
Симон совмещал несколько обязанностей: он был не только башмачник, но и член муниципалитета; кроме того, он являлся одним из шести комиссаров, которым надлежало наблюдать за работами и службами в Тампле. По этой причине он вообще не покидал башню.
Этот человек, ставший знаменитым благодаря измывательствам над принцем, был воплощением грубости; всякий раз, как он появлялся у пленников, он изобретал все новые притеснения.
Если камердинер требовал чего бы то ни было от имени короля, он говорил:
— Пускай Капет просит сразу все, что ему нужно: я не намерен ради него бегать по лестницам!
Роше вел себя точно так же, а ведь это был совсем не злой человек: это он 10 августа забрал у входа в Национальное собрание юного дофина из рук матери и посадил его на председательский стол. Из тюремщика, которым был Роше, он превратился в офицера армии Сантера, потом стал привратником в башне Тампль; обыкновенно он ходил в военной форме, носил бороду и длинные усы, на голове у него была меховая шапка, на боку — сабля, а на поясе — связка ключей.
Он был рекомендован на это место Манюэлем скорее для того, чтобы следить за королем и королевой, и затем, чтобы им не причиняли зла, нежели для того, чтобы он сам причинял им зло; он был похож на ребенка, которому поручили охранять клетку с пташками и приказали следить, чтобы никто их не мучил, а он ради забавы сам вырывает г них перышки.
Когда король просил позволения выйти, Роше появлялся на пороге; однако он отпирал лишь после того, как заставлял короля подождать, долго гремя ключами; потом он с грохотом распахивал дверь; когда дверь, наконец, отворялась, он поспешно спускался вниз и вставал у последней ступени, не выпуская изо рта трубку; каждому члену королевской семьи, который мимо него проходил, а в особенности — дамам, он пускал дым в лицо.
Эти подлости проходили на глазах у национальных гвардейцев, однако вместо того, чтобы им воспротивиться, они нередко брали стулья и забавлялись зрелищем.
Чувствуя поддержку, Роше повсюду вел такие разговоры:
— Мария-Антуанетта строила из себя гордячку, но я-то заставил ее присмиреть! Елизавета и Другая принцесса против воли приседают передо мной в реверансе: проход такой низкий, что они вынуждены мне кланяться!
Потом он прибавлял:
— Каждый Божий день я окуриваю их дымом своей трубки. Недавно сестрица спросила у наших комиссаров:
«Почему Роше все время курит?»
— «Видимо, ему так нравится!» — ответили те.
Во всех великих искуплениях, помимо мучений, причиняемых жертвам, есть человек, который подносит к губам осужденного горькую чашу и заставляет испить ее до дна: для Людовика XVI такими людьми были Роше или Симон; для Наполеона — Гудзон Лоу. Но когда осужденный уже казнен или покончил с собой, именно их мучители поэтизируют свою жертву и посвящают этому всю оставшуюся жизнь! Разве остров Св. Елены был бы островом Св. Елены без тюремщика в красном? Разве Тампль был бы Тамплем, не имея своего минера или башмачника? Вот истинные герои легенды; и им по праву посвящены длинные и мрачные народные сказания.
Но как бы несчастливы ни были узники, у них было большое утешение: они были вместе.
И вот коммуна приняла решение разлучить короля с семьей.
26 сентября, пять дней спустя после провозглашения Республики, Клери узнал от одного из членов муниципалитета, что в большой башне для короля готовят новые апартаменты.
Глубоко опечалившись, Клери передал эту невеселую новость своему господину; но тот встретил ее со свойственным ему мужеством.
— Постарайтесь разузнать заранее, — молвил он, — на какой день назначена разлука, и сообщите мне.