Графиня-монахиня
Шрифт:
– Разумник ты мой. – Мать погладила его по волосам. – Да откудова мы возьмем тут версальские галереи? Там сколько годов растили да постригали, прически кустам делали, а мы…
– А мы из Парижу садовников выпишем! Право слово.
Тут у Анны Петровны снова зажглось в груди, она схватилась за бок и села. Однако, не посидев и десяти минут, проговорила: «Пора фриштыкать» – и, опершись на Матрешу, двинулась дальше.
В девять часов, как обычно, семья собралась в столовой. Перед едой, конечное дело, молитва. Будучи женщиной ума недюжинного, Анна Петровна близ иконы Казанской
Еду подавали простую – холодную говядину, пироги, чай. Лишь для графини принесли заморский напиток кофий: с тех пор как в Германии узнала она вкус этого напитка, жить без него не могла, чашек пять выпьет и спит хорошо.
– Родитель ваш приказывал твердыми быть в вере, почитать старших, служить Отечеству, – говорила она за столом. – А жить велел без излишку, скромно… Сам так жил и нам велел… – Помолчав, добавила: – Император Петр тоже, бывало, в штопаных чулках на ассамблеях плясал.
Наталья внимала матери со всем почтением тринадцати лет, Петр же разговаривал как равный:
– Государь Петр Алексеевич бережлив был, сказывают, за всю жизнь только один раз сшили ему кафтан серебряного шитья… Не было такого императора на Руси и не будет небось еще сто лет. Какой пример подданным подает государь – так они и будут поступать, правда, матушка? Ныне императрица Екатерина вплетает себе в волосы алмазы – и подданные ее туда же… Глядят, чей бриллиант дороже, одна али две тысячи рублев.
– Не хули государыню, Петруша. Верной помощницей была она мужу своему, от прачки до государыни вознеслась – ну-ка?! А силу какую на Петра имела? В гневе остановит и в горе утешит… Помню, как-то Петр поднял свой маршальский жезл – тяжелый он был – и говорит: «Кто из вас на вытянутой руке удержит?» Никто не мог! Дал Екатерине, та взяла его через стол и несколько раз подняла… И сердцем она такая ж сильная.
– Только ни бережливости, ни твердости нету… – упрямо заметил Петр. – И немцев любит.
– Не мели не дело! – возвысила голос Анна Петровна.
Петр опустил глаза и уткнулся в тарелку.
– А правда, что государь с библейским царем Моисеем схож? – подала голос Наталья. – Ежели Петр Великий – Моисей, то несчастный царевич Алексей вроде как Исаак… Тогда, может быть, внук царя Петра славным Иосифом будет? Как мыслишь ты, Петруша?
– Великий князь добр, покладист, должно, будет хорошим императором, – заметил Петр. – Виват ему!
– Ладно говоришь, братушка! – обрадовалась сестра. – И мне он люб.
– Сын иностранного посланника сказывал мне, – Петр понизил голос, – будто отец его удивляется, как худо управляется Российское государство при императрице… подобно оно кораблю, в коем вся команда пьяна, и бури раздирают его, мол, сон есть сие в сравнении с тем, что делалось при Петре Великом.
– К чему говорить, об чем не ведаете, – прервала рискованный разговор Анна Петровна. – Ваше дело – верно служить Отечеству, как отец ваш… И подале от трона…
– Подальше будем, ежели станем богаче, – озорно подмигнул глазами Петр.
– Ах,
– То ли еще будет, как я обдумаю все! – похвастался Петр. – Эти гущи, чащобы в Кускове разрушим и дворец настоящий возведем. Настоящий, как в Петербурге!
– Что ты! Каменные только в столице приказано строить!
– А мы его деревянным сделаем, а сверху… а сверху под каменный вид!
Анна Петровна со вниманием поглядела на старшего сына: неужто всего четырнадцать лет ему? Хоть в Европу пошли его, хоть посади с иностранными министрами – не уронит себя. И за столом ладно держится, и разговор со всяким поддержать умеет. И в конъюнктурах разбирается!.. Наталья и Сергей совсем другие, прямодушные, открытые…
Наталья взглянула в окно и обомлела: где ясное утро? Черная туча ползла со стороны Вешняков, нависая над лесом, и крупные редкие капли ударялись о сухую дорогу. Сразу потемнело, и комната наполнилась темным янтарным светом.
Впрочем, не успели дети закончить завтрак и отправиться в учебную комнату, как туча, будто спохватившись и раздумав нарушать ясное утро, лениво погромыхивая, удалилась.
В комнате для учения стояли книги – «Букварь» Бурцова, «Псалтырь», «Обед душевный» Симеона Полоцкого, «Четьи минеи» святого Димитрия Ростовского, книга об одном из первых путешественников петровского времени – «Гистория о российском матросе Василии Кориотском и прекрасной королевне Ираклии Флорентийской земли»… На стене висела таблица: «Предзнаменование действ на каждый день по течению Луны в зодиаке».
Сергей открыл «Букварь»: возле буквы «Альфа» нарисованы картинки, изображающие Адама, Агасфера, аспида, возле буквы «Зело» забрало (забор), звенец (колокольчик), златица (золотая монета)…
Младшие дети остались заниматься с учителями, а Петр Шереметев удалился по своим делам. Он чувствовал себя вполне самостоятельным: в шесть лет стал наследником Кускова, в одиннадцать определен в Преображенский полк и получил звание подпоручика, нынче зимой учился вместе с наследником великим князем Петром Алексеевичем, а летом более всего озабочен потомственной шереметевской усадьбой.
При дяде его, Петре Васильевиче Большом, тут было всего лишь несколько хорошо подметенных дворов да барский дом под соломенной крышей, вокруг – густые леса, полные дичи. Дед не раз приезжал сюда охотиться с царем Алексеем Михайловичем. Но потом за независимый и решительный нрав сослан был воеводой в Тобольский край, и Кусково пришло в упадок, одичало, все заросло бурьяном. Зато у отца, Бориса Петровича, в конце жизни выдалось время для личных хозяйственных дел: он перестроил дом, подновил церковь. Однако обставлен был дом просто, без красы, вокруг никакого «плизиру»: ни прудов, ни парковых затей. Юный же Петр Шереметев возымел твердое мечтание: переделать все! Пусть не так, как у Меншикова в Ораниенбауме, пусть не как в Версале, но чтоб ни у кого такого не было: и раздолье московское, и уют. И чтоб соседи их, богатый князь Черкасский и дочь его Варвара, почаще хаживали в их дом.