Графиня-монахиня

Алексеева Адель Ивановна

«Между страшным розыском 1718 года и воцарением Петра II всего 9 лет. Еще живо все в памяти, и даже не сняты с Красной площади орудия казни. Современники переживали перелом, чреватый неисчислимыми последствиями… Можно себе представить, что произошло, когда на престол вступил сын царевича Алексея. С Екатериною отходило прошлое, для многих смутительное, и прекратился соблазн, небывалый после великого князя Василия Ивановича: наличность двух жен! Как тогда – Сабурова Соломония в Покровском монастыре Суздальском, а на престоле Елена Глинская, так и теперь Евдокия Лопухина в том же Покровском монастыре, когда

на престоле ее соперница; с Запада пришли как Елена (Глинская), так и теперь Екатерина. Петр II являлся примирительным звеном между двух течений, прочно уже установившихся. С одной стороны, как последний Романов по мужской линии, он примыкал по крови Лопухиных к древней Руси и преданиям ее. С другой, как внук герцога Брауншвейг-Люнебургского, он не был чужим князьям имперским Германии и тем олицетворял то, к чему стремился Петр I, всегда искавший брачных сближений с царственными домами Европы».

Другой историк – Василий Ключевский так охарактеризовал царствование Екатерины:

«Во все короткое царствование Екатерины правительство заботливо ласкало гвардию… Императрица из собственных рук в своей палатке угощала вином гвардейских офицеров. Под таким прикрытием она царствовала с лишком два года благополучно и даже весело, мало занимаясь делами, которые плохо понимала… Между тем недовольные за кулисами на тайных сборищах пили здоровье обойденного великого князя, а тайная полиция каждый день вешала неосторожных болтунов».

Тайны закрытых дверей

I

В голицынском доме (это было еще в веселые дни Екатерины I) набралось столь много гостей, что хозяин попросил их перейти в другую, более обширную залу с высоким потолком, обтянутым тканью, и стенами, закрытыми гобеленами. В зале было холодно, но генерал Ягужинский, распоряжавшийся балом и одушевлявший общество, затеял такой танец, что даже дамы с оголенными плечами скоро согрелись. Танец этот представлял забавную смесь англеза, польского и штирийского танцев. Красуясь с Головкиной в первой паре, Ягужинский выдумывал разные фигуры, а все повторяли за ними.

При дворе в последнее время появилась новая мода: перемежать танцы всякими выдумками-выкрутасами. К примеру, кавалеры становились на одно колено и целовали подол платья своей дамы, то делали глубокие реверансы, а вместе они щелкали в воздухе пальцами. На этот раз распорядитель бала объявил «табачную паузу», и все потянулись за табакерками с нюхательным табаком.

Головкиной пришло в голову стянуть с кавалера парик – и мужчины вынуждены были обнаружить дурные прически или, хуже того, голые лысины… Когда же Ягужинский поднял тост за танцующих дам – все общество с особой охотой устремилось к столикам, уставленным серебряными чарками.

Во всех затеях особенно отличались два молодых человека: дородный, светловолосый, с тонким голосом князь Трубецкой Никита Юрьевич и товарищ его – рослый, черноволосый, с пылающими как уголь глазами – князь Иван Алексеевич Долгорукий, оба состоявшие в охране наследника престола Петра. Лихо выделывали они разные фигуры в польке, менуэте, контрдансе, щеголевато позвякивали шпорами и, как истинные шляхтичи, целовали ручки дамам.

Что за красочное, необычайное зрелище представляла голицынская зала с танцующими парами! Длинные и пышные наряды делали дам высокими,

крупными, мужчины же в коротких камзолах казались мелковаты, но зато сколь ярки их одежды! Не было и не будет, должно, столетия, в которое бы мужчины ходили в костюмах, столь щедро расшитых диковинными узорами, цветами, колосьями, в белых и розовых чулках, в туфлях, украшенных драгоценными пряжками, в завитых, надушенных париках. Еще не вышли из употребления черные голландские парики, но уже многие красовались с белыми локонами. У Толстого, к примеру, парик был черный, в тон его маленьким черными усикам, а у Ягужинского – разделенный надвое и уходящий на спину пышный белый парик.

Какая изысканность в подборе цветов! Нежные, пастельные, серебристо-сиреневые, серо-голубые чередовались с теплыми желтыми и бледно-розовыми, и все это отливало бриллиантами, жемчугом, сапфирами…

Дамские юбки были подобны великолепным распустившимся цветам, а талии, затянутые в корсеты, – стеблям. Тонкие кружева обрамляли шею и руки; платья натянуты на каркас, или корзину из китового уса, носившую название «панье». А какие затейливые сооружения на головах! Подобные этаким архитектурным мезонинчикам из кружев, лент, стрекоз и бабочек, и они носили французское название – фонтанж.

Ах, как ценили люди того времени удовольствия! Они словно вырывались из узких теснин прошлых веков, из законов «Домостроя», впервые вкусив новые прелести, потянулись к европейскому изяществу. Научились одеваться со смыслом, ладно двигаться, на особый манер снимать шляпу, доставать табакерку.

А музыка? Что за дивное смешение тонких звуков скрипки, хрипловато-низких – альта и дребезжащих – клавикордов! Под такую музыку можно двигаться только неспешно, изящно, в полном благорасположении.

Петербург полюбил тайные вести, беседы наедине, разговоры за закрытыми дверьми, отдельные будуары и кабинеты. Сколько новостей можно в них разузнать, как удачно позлословить о сопернице, проучить неловкого кавалера, устроить хитрую интригу!.. И все это благодаря плотно закрытым дверям.

Миновала пора неумеренного питья и обжорства, когда ежели чин мужской – так и живот большой, теперь думали о фигуре. В застолье, беря бокал, даже мужчины оттопыривали мизинец, а дамы вино лишь пригубливали.

Однако… однако в тот вечер в голицынском доме два друга-товарища – Трубецкой и Долгорукий – к концу вечера изрядно «перелишили», опьянели. В это время в зале как раз появился их общий знакомый Юрий Сапега с хорошенькой полькой, и молодые князья наперебой стали приглашать ее на танцы. Когда же красивая полька, обещавшая контрданс Трубецкому, подала руку Долгорукому, Никита Юрьевич готов был испепелить друга. Пошатываясь и громко бранясь, они направились к выходу и уединились. О чем шел у них разговор – неведомо, но многие слышали рассерженный рокот Долгорукого и высокий тенор Трубецкого.

II

Примерно в те же дни в корчму, что стояла на пути в Петербург, ввалилась гурьба работных людей. Не снимая одежды, не здороваясь, не вытирая ног, они с шумом расселись вокруг деревянного, добела выскобленного стола. Тут же появилась хозяйка, жбан с квасом, штофы с водкой, пироги и брюква, и начались шумные разговоры.

– Сам стоял на карауле, сам видал… идет это она, еле ноги переставляет… то ль пьянехонькая, то ль лихоманка ее схватила… Баба она и есть баба, хоть и царица…