Гранатовый человек

Спенсер Ирина

– Там руководитель был замечен в неподобающих связях. Сейчас партия всерьез озабочена тем, что многие хотят эмигрировать, в стране начинается брожение умов. Все рвутся за границу, к сытой жизни, работают там на разных антисоветских радиостанциях и хают страну, которая их вскормила и воспитала. Ты вот могла бы уехать?

– Не знаю, но иногда думаю, что да.

– Интересно. И зачем, и что бы ты там делала, тоже пошла бы на вражий голос работать? Какую-нибудь радиостанцию типа Свобода, есть такая.

– А там что, другой работы нет?

– Может, и есть, но эмигрировать не так просто, как тебе кажется, хотя и можно. У нас в городе есть несколько таких, кто подали заявления на эмиграцию.

Лиля подумала, что мозги Володьке промыли основательно. Уж очень не вязалось с его возрастом и уровнем развития то, что он говорил. А говорил он явно с чужого голоса.

– Ты случайно в партии не состоишь?

– Я нет, а родители да. И я много чего знаю, поверь.

Ей припомнилось

многое из того, что она до этого момента пропускала мимо сознания. Он говорил об известных людях такое, что было известно, как она догадывалась теперь, только ограниченному числу лиц. Поразительным открытием оказалось еще и то, что раньше она чувствовала причастность к тайному сообществу некоторых знакомых ей людей – например, завуча школы, преподававшей у них физику – женщина любила поговорить о положении в стране, при этом, ничего особенного не сообщая, она передавала некий дух этой самой причастности. Лиля его улавливала, не анализируя. Членство в КПСС не гарантировало вхождение в круг посвященных, высокое положение тоже. Но тут она себя опять остановила: зачем ей знать то, от чего с души воротит, что заставляет ощущать свою полную беспомощность перед отлаженно работающим механизмом? Лиля ненавидела все железное, а этот аппарат, как ей почему-то казалось, тоже был из металла. Ей представилось: среди музеев, театров и прочих прелестей столицы, где-то в центре, в тайном помещении без окон, куда сходятся все провода, сидит некое чудовище, собирающее маленькие и большие тайны людские в свою железную голову. И тысячи донесений приходят каждый день по проводам, чтобы отпечататься в нержавеющей голове монстра. Это было что-то системное, и в том же время живое, оно знало все наперед, и от него стоило спрятаться. А значит, надо было притворяться, и ни за что не показывать, что ты думаешь и чувствуешь. И как ее угораздило познакомиться с сыном исполкомовки? Хотя именно он раскрыл ей глаза на то, что носилось вокруг – то, что она не допускала в свой мир, от чего старательно отгораживалась. Он знает про всех всю подноготную. Может быть, ему даже известно, кто ее отец? Тогда, наверное, стоит познакомиться с его семьей? Интересно поглядеть на его мать. Она занимает в исполкоме должность заместителя главного архитектора. Отец тоже где-то начальником работает. Они в курсе многих дел, и что-нибудь могут рассказать. Но как заставить Володю познакомить ее с родителями, вернее, с матерью, отца она уже видела? Явиться к нему в выходной – на это не хватит наглости, да и обидеть могут. Мало ли девушек у ребят, нет, мать сама должна захотеть встретиться с ней.

4. Жизнь избранных

Стоило ей призадуматься о том, как бы это сделать, как приглашение было получено. В один весенний день Володя пришел к ней домой и сказал:

– Ничего не знаю, сегодня воскресенье и у мамы день рождения, так что пошли.

Совпадение желания с его осуществлением могло бы насторожить ее, будь она более зрелой. А пока только холодок по спине, невнятный предупредительный голос и образ мышеловки всплыл почему-то, с железным щелчком перебивающий мышкину спинку. Глупости какие лезут в голову. Это знакомство могло открыть то, о чем она могла разве что догадываться. Оно обещало приобщение, пусть не сейчас, но со временем, к секретным механизмам общества. Ее посмотрят, оценят, она понравится, ее возьмут в тот мир не как приблудную кошку берут, чтобы накормить и выставить, нет, ее примут, как свою, надолго. От этой перспективы даже слегка закружилась голова.

– У меня подарка нет.

Она увидела, что он улыбается, и поняла: пригласил в последний момент, чтобы она именно могла прийти без подарка. Знает, что у нее нет денег. Володька, я люблю тебя за это, но вслух этого не скажу. Это всего лишь признательность, я просто размякла, а чувства как тушь с ресниц, могут потечь, и нечего тут рассусоливаться. От признательности до благодарности один шаг, а от благодарности можно попасть в зависимость. А там уже и в рабство, да.

В невольным трепетом входила она в этот дом, который ее уже знал и принял. Входила не как временная подружка, а как законная гостья: надо было понимать, что приглашение исходило от его родителей. Мать, таинственная царица их мира, хотела ее лицезреть. Сама Лиля, правда, уже видела эту женщину: недавно, открыв у мамы на работе местную газету, нашла на первой странице интервью с фотографией. Заметка рассказывала о том, каким будет город через десять лет: обещался крытый рынок, новая платформа, строительство домов, всякие благоустройства. Заметка не произвела особого впечатления, ведь новая квартира им с мамой не светила, что называется, на рынке покупать было всегда дорого, а обустройство их, например, двора, где уже имелись четыре скамейки, трудно было вообразить. Она пристально вглядывалась в ту фотографию, но ничего не могла прочесть ни в этих глазах, ни в общем выражении, словно за внешним обликом был второй, не читаемый, а это была всего лишь маска. Или наоборот – все было слишком просто, но Лиле это не пришло в голову.

Пес повилял хвостом, лизнул руку, увязался было в коридор, но на него шикнули, прогнали.

– Проходи, – смущенно сказал

Володя, и она протиснулась мимо него в комнату, где было прибрано, и на столе стояло несколько букетов в трехлитровых банках, а не в вазах, что отметила про себя Лиля с некоторым пренебрежением. Из дальней комнаты вышла мать Володи, оказавшаяся ну совсем как на фотографии – нечитаемое лицо, карие глаза, темные волосы, лицо несколько грубоватой лепки, но в общем, красивое.

–– Это Галчонок, – говорит Володя матери. Та что-то говорила, что-то показывала, куда-то приглашала – оказалось, на веранду, где был накрыт праздничный стол, а вдоль окон курчавилась высокая помидорная рассада и что-то еще зеленело в маленьких горшочках.

Вот они уже сидят, и Лиля, уже несколько оправившаяся от первоначального смущения, начинает слышать, наконец, не гул сливающихся голосов, а голоса, видеть не размазанные цветные пятна, а всю картину. На столе стоят бокалы, тарелки, лежат столовые приборы, их меньше, чем надо бы, и Лиля спрашивает ножик. В глазах Володиной матери пробивается какая-то искра, но она тут же просит сына принести нож, что тот и делает, притащив не столовый нож, а кухонный, маленький, из тех, которыми так удобно чистить картошку.

– У нас по-простому, – сквозь улыбку Ираиды Васильевны пробивается то ли обида, то ли недовольство. Лиля кладет ножик справа, а вилку слева – она умеет пользоваться приборами, – и ошарашено смотрит на клеенчатую скатерть-самобранку. В большой тарелке исходит ароматным паром картошка, запеченная с овощами, вокруг стоят банки с соленьями – мелкие розовые помидорчики в зеленоватом рассоле с укропом и дольками чеснока, малосольные огурцы кажутся прозрачными, почти светятся, подальше запеченные баклажаны, какие-то нарезки немыслимые, буженина, сырокопченая колбаса – страшный дефицит, видно, исполкомовские пайки и вправду существуют, а она не верила. Даже рыба красная – горбуша, кажется – маме однажды соседка предложила купить, им на предприятии по талонам давали. Они купили, оказалось, страшно соленая, мама ее в молоке вымачивала, и все равно… Эх, маму бы сюда, пусть бы покушала. Она сейчас в санатории, хоть это утешает. Каким-то образом ей досталась путевка, выделенная одна на весь коллектив. Зимой она сильно болела, может, поэтому. Точно Лиля не знает, но думает, что сотрудницы устроили так, что мама считала лотерею честной, она ведь на ней не присутствовала. И хотя никто бы не отказался от бесплатного санатория, споров не было, – так сказали маме. Лиля поймала себя на том, что раскладывает яства на тарелке так, чтобы было поровну на каждой половине, и думает при этом: это тебе, мама, это мне. Это тебе, это мне.

– Ну, давайте выпьем за именинницу, – предлагает Петр Андреевич. Отец Володи говорит короткий тост, стоя с бокалом в руке. Они чокаются и выпивают. Лиля не может понять, что это за напиток.

– Это наше вино, домашнее. Может, тебе коньяку? – интересуется глава семьи. Она отказывается. Надо бы наврать, что этот яблочный сидр, как уточняет Володя, очень вкусный, но, пока собиралась с духом, началось вручение подарков Отец вешает на шею матери кулон на золотой цепочке. Володя вручает подарок от «нас с Галчонком» – большую вазу из хрусталя, в которую принялись устраивать самый большой букет, полученный, как оказалось, от сотрудников Ираиды Васильевны.

Ираида Васильевна, растроганная, чмокает Лилю в щеку, и кажется, инцидент с ножиком ей простила, хотя позже нет-нет да и поглядывает, как девчонка ловко с ним управляется. Они едят одними вилками, столовых ножей у них нет. А ведь могли бы иметь, что тут особенного? Не надо брать кусок курицы руками, как сейчас делают мужчины. Володя похож на своего отца, только он красивее: Петр Андреевич, наверное, в молодости был таким же, а сейчас у него нижние веки слегка обвисшие, складки глубокие от носа до подбородка, но в целом вид мужественный. Глаза у него, правда, серые, а Володе достались карие, как у матери.

Та глядела пристально:

– Кушай, Лиля, не стесняйся. У нас все свое, с огорода. А ты где живешь? У вас тоже свой дом?

– Нет, у нас квартира.

– Двухкомнатная? – не отставала Ираида Васильевна.

– Мать, что ты пристала? – вмешался Володя. – Галчон, попробуй колбаски, она, правда, не с огорода, но тоже ничего.

Что-то прогудел его отец, вроде бы добрый. Этот гул и мимолетно-внимательные глаза, такие дружелюбные, сняли наступившую было напряженность. Но Лиля чувствовала, что ее зондируют. Видимо, Володя о ней ничего не рассказывал, вот они и пытаются выяснить, кто такая. Узнав фамилию и адрес, выяснить остальное для них не составит труда. А то, что они узнают, не поднимет ее в их в ее глазах: мама работает в городской библиотеке, дочка заканчивает школу. И все. Беднее церковных мышей, но зато есть интеллектуальный багаж. Правда, от него сейчас толку никакого, умных много, богатых мало. Связей тоже нет, и вообще, что из нее получится через несколько лет? В лучшем случае преподаватель или журналист, хотя в журналистику ей не хочется. В городе выходит районная газета, но читать этот листок невозможно. Сплошные репортажи с колхозных полей и из цехов заводов. Стихи, которые она в прошлом году туда отнесла, отклонили, сказав, что не их формат. Посоветовали написать очерк, но она так расстроилась, что совету не вняла.