Шрифт:
1. Город районного значения
Двор был тихим, со скамейками под старыми тополями, обычно пустыми. Но в этот осенний вечер несколько мужчин стояли около них, о чем-то тихо переговариваясь. Это были отставные военные, пенсионеры, и они казались чем-то озабоченными. Гаврилов, самый нервный из всех, торопливо затушил окурок папиросы, плюнув на руку. Девочка отошла от окна, боясь быть замеченной. Что-то случилось, и не в городе, а в стране, поняла она. Протянув руку, включила погромче радио, висящее на стене кухни. Оттуда донесся бодрый голос диктора. Ничего нового, обычные городские новости: сбор урожая Раменского района завершен, строительство рынка откладывается, будет сооружен пешеходный переход через железную дорогу.
–– Мама, я выйду кошек покормить, – заглянув в комнату, сказала она. Мать не ответила. Надев зеленый платок и старое пальто, девочка с кульком рыбных остатков
–– Я говорю, тайно перезахоронили. Политбюро решило. Лысый надавил, все согласились. Вчера.
–– Суки, что творят! – сказал кто-то. Восемь лет лежал, никому не мешал, а теперь, видите ли, несовместим с Лениным, тиран, видите ли.
–– Так партия решила? Съезд утвердил же, – неуверенно возразил кто-то. Кошки торопливо расхватывали остатки рыбы, урча и огрызаясь друг на друга.
–– Что будет, товарищи?
–– А нам то что, все равно мы ничего сделать не можем, отвоевали свое. Сидим тихо, а позовут, так выйдем.
Снова голос Мещерина, нервный, на грани срыва:
–– Не бойся, полковник, тебя не призовут. И меня тоже. И на партсобрании ты поддержишь линию партии, так ведь?
Зажглись фонари, слабым, неуверенным светом. Девочка подняла кулек и отошла, кошки разбежались. Налетел порыв холодного ветра первого ноябрьского вечера, дунул в лицо, залез под незастегнутое пальтецо, пощекотал холодными пальцами шею и коленки, шепнул что-то неодобрительное. Хлопнула дверь подъезда за спиной, лампочка мигнула и погасла. Ничего, всего лишь второй этаж.
Мама, закутанная в белую шаль, сидела на кухне.
–– Покормила? – спросила она, наливая чай.
–– Да, ты как?
–– Лучше, милая.
Посмотрела внимательно: – Что случилось?
–– Сталина из мавзолея перепрятали куда-то. Мужики из двадцатого дома болтали. У них тут явка, в нашем дворе.
–– Тебе бы тоже в разведчики пойти, все замечаешь, а тебе всего девять лет, – сказала мать и поежилась. Ее все еще немного лихорадило. Красивое худое лицо с высокими скулами, запавшие темные глаза с горевшей в них тайной.
–– Мама, тебе надо на юг съездить, ты недолеченная. Давай поедем летом?
–– Зачем, у нас свои места неплохие. Озеро недалеко. Будем ходить купаться.
***
Про это озеро ходило много разговоров в городе и районе. Жители ближайшей деревни утверждали, что на месте котлована, вырытого на этом месте, было древнее капище, но никаких документальных свидетельств или артефактов не сохранилось ни в архивах области, ни в городском краеведческом музее. Да подобного и быть не могло, потому что там было самое настоящее болото, в котором вязли коровы и козы. Однажды на его краю приземлился вертолет с большим начальником на борту. Тот посмотрел вокруг и решил: здесь будет озеро, а поверху, на краю леса, проложим дорогу, и пусть люди из поселка, а также труженики деревни, что с противоположного высокого берега стоят и смотрят, как погибают их коровы, купаются и загорают в летнее время. А зимой он сам будет делать крутые виражи на лыжах. Свою мечту он выполнил, дал району озеро, но сам погиб на нем же спустя несколько лет.
Дорога, ведущая к заброшенному полигону, огибала озеро сверху и была отличным местом для наблюдения. Лиля в синем закрытом купальнике и с белой панамкой на голове смотрела на озеро, а озеро смотрело на нее, и пушистые облака над ним плыли куда-то, гонимые теплым ветром. Солнечные блики, пробиваясь сквозь ажурный рисунок ветвей, играли на загорелых ногах с ободранными коленками, на руках с царапинами от недавней игры с дворовым котенком, которого она с подружками кормили кто чем мог –время сплошного дефицита, с продуктами плохо. Девочка посмотрела вниз. Мама поднималась к ней от воды по пологому берегу, а мимо нее несколько человек бежали к воде, крича и размахивая руками. Оказалось – кто-то тонет.
Человека вытащили из воды уже бездыханного, и положили на песок. Вокруг образовался кружок людей, скорбно глядящих на утопленника. Девочку перехватила мать, остановив ее бег и развернув в обратную сторону. В смерть Лиля еще не верила, и думала, что человек притворяется.
–– Он ведь не умер, правда, мама? – спросила она.
К телу, похожему издалека на ящерицу, шли санитары с носилками, его положили, накрыли белоснежной простыней и понесли к машине, которая остановилась на дороге, недалеко от них. Небольшая толпа свидетелей остановилась около сосны.
Мать напряженно глядела, как носилки задвигают в темноту. У нее было бледное лицо, она сильно сжала руку дочери, и еле слышно произнесла:
– Он погиб. Его больше нет. Зачем он сотворил себе такую могилу?
–– Надо было совершить ритуал или хотя бы освятить озеро, – сказала какая-то женщина. –
Она продолжала что-то говорить, но ее никто не слушал, а один человек покрутил пальцем у виска, и все поняли этот жест. Говорила про луну местная тихая помешанная, Клавдия Аскольдовна. Она вечно предсказывала всем, и задавала странные вопросы, большей частью в магазине или на рынке. Безумица подошла к машине и заглянула внутрь, потом ушла по дороге в сторону, противоположную поселку. Люди потянулись в разных направлениях к своим коврикам на песке. И тут Лиля увидела: человек выбрался из машины и шел к воде, по спуску мимо них, словно вспомнил что-то важное или хотел забрать это из воды – может, свою потерянную жизнь? Она слишком поздно поняла, что нельзя смотреть на него: он остановился, затем направился к ним. Мать, занятая лихорадочным сбором вещей в сумку, не обратила на это никакого внимания. Лиля дернула ее за руку, не в силах произнести ни слова, только жалкий писк вырвался из сведенного спазмом горла. Мать встревожено посмотрела на нее, обняла, успокаивая. Лицо у мужчины было багровым, глаза темными, и только один взгляд он бросил на них, полный то ли сожаления, то ли ненависти, то ли любви – разобрать это было трудно, но в нем было, как ей показалось, обещание встречи. Он повернулся и снова зашагал к воде. Взревев мотором, карета скорой помощи выпустила облако синего цвета и умчалась прочь. Лиля отвлеклась на минуту, а когда посмотрела на озеро, то человека с багровым лицом уже не было. Она не успела рассказать матери про свое видение, потому что на следующий день автобус увез ее в пионерский лагерь, и впечатления стерлись под наплывом голосов, песен, костров, дежурств в столовой, пения, кружков, волейбола, ночных шалостей и пионерских линеек по утрам и вечерам. Только однажды, глядя на острый крюк луны, еще днем всходящий над лагерными воротами, она задумалась о чем-то, что встревожило не определившимся до конца воспоминанием, подняло мутный ил с озерного дна, облаком затмило чистый небосвод, пытаясь о чем-то напомнить. Лагерь находился в лесу, и по выходным завод присылал для родителей специальный автобус, который отходил от железнодорожной станции каждый час. Мама приезжала по субботам, привозила клубнику, редиску, молодую морковку, помытую и очищенную, тонкую, остро пахнущую свежестью. Охранник выпускал Лилю за пределы территории, и они с мамой усаживались на длинное бревно, заботливо положенное кем-то на краю полянки, под сосной. Говорить особо было не о чем. Как ты тут? – спрашивала мать, и дочь отвечала: – Нормально. – Как кормят? – Кормят хорошо, только слишком много. – Что-то ты не поправляешься, я смотрю. Когда родительский день? Хоть посмотреть, какие тут условия.
В родительский день мать увидела все. Спальные корпуса из дерева, в тени огромных елей, площадку для линеек, место для костра, столовую, медпункт, площадку для мероприятий. На этой площадке дети и выступили. Пели пионерские песни, читали стихи, что-то еще было, какие-то викторины. Мать казалась задумчивой, словно что-то тяготило ее. Лиля понимала, что именно. Тут поговаривают о маньяке, но она-то знает, что это призрак того, кто ушел, но иногда возвращается. Она никому и никогда не расскажет о Гранатовом человеке. Так она называла его про себя: Гранатовый человек. Потому что у него было темно-красное лицо, а потом и все тело. Он не давал себя забыть. Впрочем, и назойливым он особенно не был. Когда он пришел к ней в предсонном состоянии в первый раз, Лиля сказала ему: Я знаю, ты живешь в озере, плаваешь там, и все о тебе забыли. Но ты выкопал то озеро, и оно твое. Я это знаю. Не приходи ко мне.
Маньяк детей потревожил один раз – мелькнул страшным лицом в сетке ограды, напугал, но его самого спугнул милиционер, выйдя из сторожевой будки. Маньяк завел механизм страшных историй. Почему-то дети не боятся смерти, и у ночного костра самые жуткие байки кончались смертью – обычно непослушного ребенка. Вошло в моду рассказывать не про черные занавески, которые задушили мальчика, или кнопку в стене, которую если нажмешь, то из тебя сделают мясной фарш и продадут как котлету твоей маме, и она по пальчику узнает доченьку. Нет, это были немного другие истории – в моду вошел маньяк. Старые пионерские страшилки подгонялись под нового героя, а если у кого-то не хватало фантазии для переделки, то он говорил: – А потом пришел маньяк и всех убил, – что вызывало гомерических хохот. А днем готовили концерт для последнего дня в лагере, но Лиля в этом не принимала участия, так как из всех возможных физических талантов имела только один – плавать как рыба. Голоса не имела, двигалась скованно, поэтому была отбракована для всех видов самодеятельности. На репетиции тоже не ходила, гложимая завистью к талантливым девчонкам, умеющим танцевать или петь. И настоящее потрясение испытала на концерте, воспоминание о котором осталось надолго.