Гранатовый человек

Спенсер Ирина

Ярким солнцем озарен,

расцветает в поле лен,

ходит по полю девчонка

тавчикосы я влюблен.

Он исчез, растаял, пропал, пока Лиля решала, что делать, пока она медлила, упускала время, которое, оказывается, очень обидчиво, мстительно и не дает второго шанса. А надо было его окликнуть, но стало страшно: а если это не он? Но тогда кто этот светлый образ, чью память, которая светлит глаза и обращает их к небу, несет он в себе? Долгое время, в самые странные минуты ее будет посещать это воспоминание. Моменты памяти непредсказуемы, редки и капризны, и включают в себя разные вещи. Серые глаза. Вишня в цвету. Солнечный луч. Летнее небо с белой ватой облаков. И теплый, сильный ветер, упруго бьющий в лицо. Ветер, качающий мальвы.

Она почему-то не могла рассказать про это Володе.

3. 1969 год

Лето

укатилось за синие моря, Лиля перешла в выпускной класс, а Володя исчез на несколько месяцев, но потом объявился как ни в чем не бывало. Лиле было не до него, мама часто болела, да и учеба отнимала все свободное от школы время, она твердо решила поступать на филфак, а тут еще машинку печатную мама подарила, заметив дочкину склонность к сочинительству.

Шел 1969 год. Прошли реформы, у мамы стало два выходных дня. Старики- военные пенсионеры все так же иногда собирались под тополем, но теперь говорили тише, с оглядкой. Иногда Меншиков повышал голос, и до Лили, которая сидела на балконе, доносилось его сердитое сопение и словак: Даманский… Брежнев, да я бы сам его… от сына нет вестей, но я-то знаю, что он…

Ему говорил Чекалин, бывший резидент в СШАБ получивший квартиру после выхода в отставку:

–– Самое время писать Андропову, за это ничего не будет, слово даю.

В местной газете, которую мать приносила с работы, чаще всего писали о достижениях на производстве или в колхозах, которых в районе было несколько. Когда пришел новый редактор, характер публикаций поменялся. Видимо, редактор интересовался историей этого района, известного еще с древнейших времен. Появились очерки о природе края, его достопримечательностях. У Лили это пробудило интерес особого свойства.

– О чем ты пишешь? – спросила как-то раз мама.

– Это сказки.

– Вот как?

Мама задумалась, на лице ее можно было прочитать что угодно, кроме радости. Озабоченность, воспоминания? Лиля не знала, как понять самого близкого человека.

– Тебя что-то смущает, мама?

– В каком стиле твои сказки? Ну, я имею в виду, есть сказки про животных, но ты это переросла. Неужели волшебные?

– Это про скатерть-самобранку, что ли? Мама, я тебя умоляю. Кто в наше время, такое голодное, не хочет такой предмет? Но это было бы слишком банально. Мои истории про разных там … а тебе зачем?

– Просто спросила. Не хочешь, не говори. Но судя по тому списку, который ты у меня в библиотеке заказала через межбиблиотечный абонемент, тебя интересует фольклор и мифология. Откуда у моей девочки тяга к фольклору – это же все от крестьянства идет, откуда это в тебе?

– Мамочка, а кто был мой отец? И куда он делся? Может, он и был самым что ни на есть распоследним колхозником, откуда мне знать? Ты же ничего не говоришь, сама-то хоть знаешь, кто он?

Мама так побледнела, что Лиля испугалась, что ей станет плохо.

– Мама, прости, но я имею право знать свою наследственность.

– Давай не сейчас. Узнаешь, дай срок.

Лиля стала подозревать самые страшные вещи. Хотя это могла быть делом случая. Как это она до сих пор не интересовалась маминым прошлым? Дождавшись, когда мать ушла на работу, она стала рыться в ее вещах. Гардероб матери не представлял интереса, трусы и лифчики она видела – они были приличными, хоть и не супер. Колготки мам надевала редко – стоили они дорого, а рвались от малейшей зацепки. Несколько пар новых колготок все же в мамином ящике было, но это, видимо, для концертов, которые изредка случались в Доме Культуры. Советское нижнее белье – лучший способ для ведения целомудренного образа жизни, хотя уже появились талоны в магазины, где можно купить что-то заграничное, импортное. Когда они в школе переодеваются для занятий физкультурой, у некоторых девчонок есть чему позавидовать. Все делают вид, что это в порядке вещей, а сами тайком бросают взгляды: кто как одет. У нее один импортный бюстгальтер есть, мама и купила по талонам, которые дали на работе, и они тогда поехали в универмаг. Эту поездку Лиля никогда не сможет забыть. Что там творилось у входа! Грузины предлагали за входной талон бешеные деньги, толпа при открытии сдавила Лилю так, что она решила: больше никогда и ни за что в такие мероприятия не даст себя затянуть. Но лифчик был хороший, эластичный, телесного цвета, чашечки без швов – не стыдно, как говорится, на людях показаться. А у матери кроме пары красивых платьев ничего не было. Что толку рыться в белье? Может, безделушки расскажут больше – те самые, что дочка настолько привыкла считать

мещанскими, что не обращала на них внимания? Фарфоровый мамонтенок, пожалуй, был очень старым. Помнится, были еще статуэтки, но мать их продала – дамы с зонтиками, кажется, очень дорогой фарфор, теперь уже можно только спросить, куда делся. Кажется, пропажа совпала с покупкой печатной машинки. Машинка не из дешевых, такая, пожалуй, стоит как стиральная машина. Как могла она поверить, что эту вещь мама стащила с работы? А ведь именно так и она решила. Все воруют, все стали «несунами» – если есть что унести с работы, считается глупостью не взять. Но причислить сюда маму только потому, что все так делают, было подлостью. Лиля ужа знала тайную власть книг над человеком, их читающим. Текст имеет свои законы, и каждая буковка изменяет внутренний мир читающего. В сущности, чтение – это лечение, вот почему оно так популярно. Им лечатся от невыносимой жизни, от однообразия, от любого горя. А мама работала с книгами, приходя с работы, она приносила особый настрой, тени книжных героев, голоса авторов, настроения читателей. Запах книг будоражил воображение. Лиля нюхала корешки старых изданий, закрыв глаза – запах обложки был сухим, с пыльным налетом, ни с чем другим не сравнимый. А с вечностью, дремавшей между страниц, был особый разговор. Вечность открывала заспанные глаза и отвечала на вопросы, рассказывала, сколько глаз пробегало эти строки, сколько рук осторожно или небрежно – о последнем свидетельствовали помятости, зацепки, загнутые кощунственным образом уголки – прикасались к страницам. Между ними можно было найти пылинки, соринки, былинки, волоски, цветочные лепестки, а более научный анализ тоже дал бы массу интересного – мужчина или женщина оставили отпечаток пальца, и сколько лет было этому человеку. А что уж говорить о содержании! В библиотеке сохранились букинистические издания популярной литературы – свидетельства того, как медленно наука продвигалась к всеобщему признанию, сколько ложных теорий кануло в забвение.

Никаких следов отца, физических, по крайней мере, не было. А с метафизическими ей еще предстояло разобраться. Лиля отложила это на неопределенный срок. Промелькнула осень, налетела зима, завалила снегом дорожки, прочертила в небе следы самолетов, обозначила ели с заснеженными лапами в лесу невероятной красоты, в том лесу, где они с Володей катались на лыжах. Она старательно осваивала технику скатывания по склону озера, но получалось неважно.

– Ты что-нибудь кроме плавания умеешь? – смеялся Володя.

– У меня сил нет, – задыхаясь, ответила она. – Мне зимой всегда так.

– Сегодня обедаем у меня.

Лиля поехала за ним, неловко переставляя лыжные палки. Смущение сковало движения, тело стало непослушным, негибким, чужим. Куда она катится? Эх, яблочко, куда ты котишься? Ко мне в рот попадешь – не воротишься! А вдруг он сделает что-нибудь плохое с ней? Хотя нет, Володя добрый, он готов ее защищать. Но ее обязательно увидят его соседи, старушки, которые вечно сидят на скамейках перед домом и все про всех знают. Пойдут разговоры, приклеят ярлык, назовут коротким и хлестким прозвищем, как одну женщину из соседнего дома, и век не отмоешься. Нет, она не станет подниматься на этаж, только посмотрит, где он живет, и скажет, что срочно надо домой.

Оказалось, Володя жил недалеко от озера, в собственном доме. Никаких скамеек с сидящими на них сплетницами, ни одного прохожего, тишина и лыжня вдоль наезженной колеи. Между двух елочек спряталась незаметная калитка. Лилю встретил, дружелюбно махая хвостом, голодный рыжий пес, которому она потом даст косточку. Он будет смотреть на нее понимающим взглядом, тот пес, оставшийся навсегда безымянным, потому что имена для нее уже тогда ничего не значили, ведь главное было – исходящее от всего живого тепло понимания.

Володя провел ее в дом. Первоначальный восторг, тщательно скрываемый, сменило некоторое разочарование. Планировка дома оставляла желать лучшего: за крыльцом оказался темный коридор, слева находилась холодная веранда, дверь из коридора открывалась в проходную комнату, где стоял холодильник и обеденный стол, висела на вешалке у двери верхняя одежда. Было не очень чисто, но тепло и тихо.

И тогда она поддалась очарованию этого жилища с его спокойствием и солнечным светом. Володя принес две тарелки и нарезал хлеба. Они ели наваристый суп, и ей даже достался кусок мяса на косточке. Потом он помыл тарелки, и сказал: никуда не пойдешь, сейчас каникулы, какие уроки? Давай я покажу тебе мой собственный радиоприемник, я сам его собрал. Не хочешь? Тогда сыграем в шахматы?