Граненое время
Шрифт:
— Жаль, что Гагарин не мог увидеть из космоса наш городок, — сказал Миша Перевозчиков.
— Чудак ты, парень! — немедленно подхватил Борис Арефьев, обрадовавшись, что наконец нашелся собеседник. — Чтобы быть замеченным оттуда, с космической верхотуры, надо поработать хотя бы с десяток лет. А ты повозился каких-нибудь полгода в котлованах и хочешь, чтобы тебе помахали рукой с Марса! Хорошо еще, что нашего брата замечают из планового отдела.
— Дался тебе этот плановый отдел.
— У каждого своя орбита!
Федор твердо ступал на скользкий, перепутанный осенними ветрами, отбеленный, как лен, старый ковыль. Он мог бы идти сейчас до горизонта, где начинается южное предгорье Уральского хребта. Он мог бы измерить вдоль и поперек всю степь, омытую вешними ручьями. И сколько бы ни ходил, все было бы мало. Как изменился в течение одного дня масштаб жизни! Выйдя на простор Вселенной, где совершается титаническая работа бесчисленных галактик, человек впервые взглянул оттуда на дело своих рук и поразился своему величию.
Федор припомнил сейчас, как на берегу Дуная, под Веной, он коротал с друзьями одну из последних ночей войны. Солдаты отыскивали в небе знакомые по учебникам созвездия, жарко спорили о законах всемирного тяготения. Он слушал их, не вступая в спор. Солдаты любят пофилософствовать накануне боя, чтобы заглушить тоску по родному клочку земли, чтобы легче было подняться на рассвете в полный рост, преодолевая земное притяжение... И вот он, Герасимов, чудом уцелевший в том бою за Флоридсдорф, идет по уральской целине, идет ходко, скоро, будто принял эстафету от своих друзей, погибших 12 апреля 1945 года.
Да, конечно, это случайно совпали даты на координатной сетке времени. Да, этот смоленский парень не был на Дунае, не брал Вены. Но детонатором для взрыва его славы послужили, может быть, и те последние гранаты, что рвались в далеком Флоридсдорфе.
Он свернул в сторону от рабочего поселка, ему хотелось еще побыть наедине с однополчанами. Он ходил до тех пор, пока не закатилось солнце и не кончился весенний день — 12 апреля 1961 года — день, заново открывший людям Землю.
21
Весна неожиданно отступила.
Ночью грянул крепкий морозец. Обожженные лепестки первых тюльпанов сморщились, поблекли. Мохнатый иней надежно укрыл молодые травы. Распушился густой ковыль. Суслики, сурки, тушканчики забились в норы; а синицы и воробьи подняли такую веселую возню в бурьяне на обочинах проселков, что снежная пыль заструилась по дорогам, как в февральскую поземку.
Витковский заночевал на третьем отделении, которое позднее других начало полевые работы. По военной привычке он проснулся рано. Открыл обитую войлоком дверь тракторного вагончика и остановился на дощатой лесенке, пораженный тем, что произошло. Вчера он просидел с управляющим отделением дотемна, разрабатывая план решительных действий
Он обошел заиндевелые тракторы, сеялки, грузовики, потоптался на подернутой хрупким ледком мелкой лужице, тронул носком сапога зачерствевшую землю — понятно, сеять сегодня не придется.
Утомившиеся люди спали, ничего не подозревая. Шоферы устроились в кабинах машин, трактористы — на узких полках вагончиков, а управляющий, Олег Мальцев, сладко дрых в немецкой охотничьей палатке. Витковский хотел было разбудить к а д е т а, но раздумал, — все равно делать нечего, пусть нежится, как байбак в своем убежище.
— Весна холодная — осень хлебородная!
Он обернулся: к нему подходил тракторист Стенюшкин, тот, что прошлой осенью ездил на самоходном комбайне в сельпо, за водкой.
— Раненько поднимаетесь, Павел Фомич.
— А вам что не спится?
— Я тоже в армии приучен к раннему подъему. Прослужил без малого десять лет. Три раза собирался домой и три раза заворачивали обратно то японцы, то финны, то немцы. Как соберусь, так обязательно заваруха. Чуть-чуть не остался холостяком на всю жизнь. В такое время живем, Павел Фомич, что и семейное положение зависит от международного!
Витковский окинул его потеплевшим взглядом. В замасленной телогрейке, в стеганых ватных брюках и резиновых сапогах, в шапке-ушанке набекрень, этот видавший виды человек понравился ему сегодня.
— А что, товарищ Стенюшкин, не махнуть ли за горючим, раз уж погодка совсем испортилась?
— Не забыли, выходит, Павел Фомич... — Он достал из брючного кармана пачку «Беломора», щелкнул пальцем по донышку и учтиво протянул директору. — Угощайтесь, Павел Фомич, московские, редкость в наших местах.
Витковский взял папиросу, изменив своему правилу не курить натощак.
— Это наша карманная география, Павел Фомич.
— То есть?
— Когда англичане с французами в пятьдесят шестом напали на Египет, у нас в рабкоопе весь «Беломор» раскупили. Даже некурящие брали. Всяк хотел заглянуть, где там находится этот Суэцкий канал, далеко ли от нас? Ну, а я, как старый вояка, в первую очередь заинтересовался. Мы тогда зябь кончали. Бывало, устроим перекур в борозде, разложим пачки «Беломора» перед собой вместо карты и заспорим, как на военном совете.
— Понятно.
— Мы теперь, Павел Фомич, сильно пристрастились к этой самой стратегии. Выезжаешь на загон сеять, а сам думаешь, как там, на Кубе, или как там, в Лаосе?
— Понятно, время тревожное.
— Одного я не могу уяснить себе, зачем вас-то распустили по домам?
— Чтобы не мешались около ракет.
— Ракета — это, конечно, штука! Я понимаю. Однако, Павел Фомич, военных надо беречь, а не посылать мерзнуть на полевые станы в грязь и слякоть.
Витковский заулыбался.