Грани веков
Шрифт:
— Уж не с нами ли решил к царевичу Димитрию на службу податься? — язвительно поинтересовался Беззубцев.
Ляпунов сплюнул на землю. — Вот где твой самозванец! Отпусти царевну и разойдемся мирно!
— Да неужто? — удивился Беззубцев. — Ну, коли так — то конечно! Токмо ты у неё спроси сначала — охота ли ей с тобой в Москву возвращаться?
Ляпунов посмотрел на Ирину. Та покачала головой.
— Извини, Прокопий, — сказала она. — Но мне нечего больше делать в Москве. Один раз меня уже оттуда похитили, второй раз был под Подолом,
Ляпунов потемнел лицом. — Никак околдовали тебя, царевна, — проговорил он. — Или коварством и лестью разум твой отуманили! Нечего тебе делать в лагере самозванца! Поедешь со мной. С дороги, Юшка!
Беззубцев пришпорил коня и выехал вперед с обнаженным клинком в руке.
— Ступай лучше своей дорогой, Прокопий, — посоветовал он. — Не хочу с тобой воевать.
— И правильно делаешь! — усмехнулся Ляпунов, извлекая из ножен меч.
Клинки со звоном скрестились, выбив искры.
Ярослав, как зачарованный, наблюдал за поединком — оба были хороши в своем деле.
Беззубцев вертелся в седле, юркий, как угорь, нанося серии хлестких рубящих ударов и стремительно отбивая выпады Ляпунова.
Воевода, в свою очередь, казалось, без усилий отражал натиск атамана, успевая при этом проводить встречные атаки, постепенно тесня его.
Беззубцев пытался маневрировать, но Ляпунов каждый раз оказывался на шаг впереди, искусно управляя конем и не давая противнику перехватить инициативу.
Очередной раз отбив двойной удар он так стремительно перешел в контратаку, что Ярославу показалось, что Беззубцев уже не успеет увернуться из-под рубящего удара, но тот каким-то чудом перехватил его — клинки, скрестившись, замерли на секунду, однако, этого мига хватило воеводе, чтобы нанести удар кулаком в висок Беззубцеву.
Тот вылетел из седла и распростерся на земле.
Ляпунов спешился, подошел к нему и склонился.
— Жив, — бросил он коротко, выпрямляясь. — Возвращаемся в Москву, царевна.
Ирина раскрыла было рот, чтобы возразить, но в этот момент за спиной воеводы выросла коренастая фигура и взмахнула рукой.
Ляпунов пошатнулся, взгляд его поплыл, он рухнул на колени.
Афанасий снова взмахнул рукой и обрушил на голову воеводы новый удар. Тот упал ничком.
— Так-то! — подмигнул одноглазый, доставая из рукава завернутый в тряпицу металлический брусок. — Саблями махать — оно красивше, конечно, да только супротив гасила нет приему, ежели с умом его пользовать!
— Что ты… — Ирина ахнула и бросилась к лежащему без сознания Ляпунову. — Ты убил его!
— Пульс есть, — вмешался Ярослав. — Но голова вся в крови, похоже — череп пробит.
— Не везет твоему защитничку, царевна, — ухмыльнулся Беззубцев, подходя к ним. — Сам дурак — нечего было за нами в одного гнаться, витязя из себя изображать! Ничо с ним не будет — оклемается, глядишь, маленько дури из башки выйдет.
— Его нужно доставить обратно
— Ага, сей же час! — осклабился Беззубцев. — Еще и подождать, пока в себя придет? Ничо с ним не случится! Поехали — время дорого!
— Я его отвезу, — подал голос Евстафьев.
Беззубцев воззрился на него.
— Ты? Ну, как хочешь — дело твое. Только ждать тебя мы не станем — учти!
— Ничего, — кивнул Евстафьев. — Как-нибудь нагоню.
— Василий Михайлович, вы уверены? — прошептала Ирина.
Водитель кивнул. — Не оставлять же человека посреди дороги с пробитой головой, — сказал он. — А вы — езжайте. Даст Бог — свидимся!
Ярослав помог Михалычу погрузить бесчувственное тело воеводы на коня, попутно наспех замотав голову одним из остававшихся бинтов.
— Удачи, — тихо сказал Евстафьев и сжал руку Ярослава. Кивнул Ирине, и направился по дороге в сторону Серпухова.
— Он давно так решил, — пробормотал Афоня, когда Евстафьев скрылся в темноте, а они возобновили путь. — Еще в монастыре поглядывал, примеривался — не хотел уходить.
Ярослав лишь вздохнул. Сначала — Коган, теперь — Евстафьев. Что ждет их в Туле, и потом — в Путивле? Правильный ли он сделал выбор, решив сопровождать Беззубцева?
Теперь он уже не был в это так уверен.
Четверо всадников ехали по тракту в сторону Тулы.
***
Глава 43
Князь Шуйский в очередной раз подошел к окну, вглядываясь сквозь мутную слюду в наступающие сумерки.
С тех пор, как у него побывал тот странный монах, его не оставляло ощущение нависшей над ним смертельной угрозы.
Он, прихрамывая, направился к столу, присел, и уставился на шахматную доску с фигурками из оникса и малахита.
Когда-то к этой забаве пристрастился ныне покойный царь Иоанн, потом — Борис, опять-таки — покойный, а теперь вот — и он…
Князь передернул плечами. Последнее время он постоянно мерз, где бы он ни находился — казалось, откуда-то тянуло холодом.
Он нерешительно занес руку над ферзем, и вздрогнул, когда в дверь постучали.
— Что там? — спросил он.
— Гости к тебе, княже, — сообщил появившийся на пороге Огурец. — Трое, по виду — бояре.
— Зови, — скрепя сердце, махнул рукой Шуйский. — Да скажи печнику, чтобы топил жарче — так и сквозит из всех щелей!
Он закутался в беличью шубу, пытаясь скрыть охватившую его тревогу.
Гости… Монах упоминал о них, но не сказал, зачем они придут. Впрочем, он отчасти догадывался и сам. Известие о смерти Симеона одновременно и обрадовало, и напугало его.
С одной стороны, с души свалился пудовый камень, когда нависшая над ним опасность ареста миновала, с другой — если силам, стоящим за езуитом, было под силу убрать Годуновых, то его судьба тем более была в их руках, и осознавать это было крайне неприятно.