Граница безмолвия
Шрифт:
— Вы спросили, позволил ли бы я себя арестовать, — неожиданно напомнил Барс-Оркан, словно бы вычитал его мысли. — Нет, конечно. В опасные минуты под рукой у меня всегда имеется трос метких охотников-тунгусов, настоящих воинов, которые запросто перестреляют взвод этих идиотов-коммунистов. — Кротов уже успел обратить внимание, что по-русски Барс-Оркан говорит почти без акцента, а главное, избегает всех тех словечек, которые в его, штабс-капитана, понимании определяют суть «тубильного наречия».
— Эти трое тунгусов знают, что вы были связаны с Белым движением?
— Важно то, что эти трое тунгусов
— Мы не в стойбище летели, Барс-Оркан, а в ставку Великого Оркана, хана всех тунгусов.
От неожиданности Оркан вздрогнул, всем телом встрепенулся, но тут же поугас.
— Решили припомнить мне грезы молодости, господин штабс-капитан?
— Благодаря моим стараниям, поручик, теперь это уже грезы абвера, то есть германской разведки, по заданию которой мы сюда и прибыли. Вы знаете о том, что германские войска уже подходят к Москве?
— Знаю. В шатре у меня радиоприемник стоит, на батареях. Старший зять из Салехарда привез. Зоотехник. Совсем советский начальник. Вместо калыма привез. Радио оставил, дочь забрал, в Салехард увез. Дочь увез, радио оставил, — таково оно, течение жизни нашей, тунгусской…
— Кто-нибудь из агентов германской разведки с вами связывался?
— Какой в этом смысл?
— Фюрер планирует довести свои войска до Урала. Но уже теперь мы хотим, чтобы вы, Великий Оркан, будущий хан Великой Сибири, начали объединять вокруг себя сибирские народности.
— Народы, штабс-капитан, народы — жестко, по слогам поправил его Барс-Оркан. — Невзирая на численность.
— «Народности», «народы»… Какое это имеет значение? Стоит ля придираться к словам? Важно другое: со мной прибыл представитель германского командования господин Энрих, — представил он своего спутника.
— Подойдите поближе, — обратился Барс-Оркан к Энриху. — Хочу взглянуть на ваш мундир.
Доселе безучастно стоявший посреди комнаты обер-лейтенант на два шага приблизился к столу. Хозяин этой обители приподнял настольную керосинку и, приподнявшись, подался с ней к офицеру. Энрих презрительно скривил губы, давая понять, что все, что здесь происходит, не только противно ему, но и оскорбляет его арийское достоинство.
— Отличный мундир, — признал тем временем поручик. Штабс-капитан помнил, с каким благоговением отнесся в свое время новоиспеченный прапорщик Орканов к тому офицерскому мундиру, который выдал ему на судне один из колчаковских каптенармусов. — Настоящий, офицерский. День, когда я стал белым русским офицером, совершенно изменил мою жизнь. Белого движения давно нет, мундир мой истлел в тайной землянке, а я по-прежнему остаюсь офицером. А может, всего лишь пытаюсь стать им. В каком чине пребываете, позвольте вас спросить, господин германский офицер?
Энрих понял вопрос, однако ответом его не удостоил, а высокомерно взглянул на Кротова. Тот назвал чин, тем не менее старейшина рода уперся ладонями в колени и набыченно подался вперед, почти налегая грудью на стол.
— Он ведь знает русский, — обратился он к штабс-капитану, не поднимая головы. — Почему не отвечает? Считает, что перед ним представитель недоразвитой расы?
— Господин Энрих является обер-лейтенантом, по-нашенски, поручиком. Кстати, теперь вы равны в чине. Он помнит, что у белых офицеров чины были не такими, как у красных, и не знает слова «поручик», — попытался выйти из положения Кротов, но тотчас же по-немецки прорычал: — Отвечайте ему, обер-лейтенант, отвечайте. Сейчас не время предаваться гордыне.
— Я правильно понял, господин обер-лейтенант, что вас прислали, чтобы я сотворял здесь, за Уралом, ханство?
— Меня действительно прислали сюда, — произнес Энрих, безбожно коверкая слова.
— Значит, никогда больше мы с вами не увидимся.
— Почему?
— Потому что в следующий раз я приму вас в своей ставке только тогда, когда ваши войска возьмут Москву.
— Это будет очень скоро.
— Я не только старейшина, но и шаман из рода шаманов, — медленно перебирал тонкими желтыми пальцами четки Барс-Оркан. — Я спрашивал совета у духов. Они утверждают, что Москвы ваши войска не возьмут. Никогда.
Кротов и Энрих растерянно переглянулись. Такого поворота встречи они не предполагали.
— Ты слишком нагло ведешь себя, тунгус, — рванул кобуру Энрих, но в то же мгновение в руке Оркана, непонятно каким образом и откуда, появился револьвер. Это появление сопровождалось каким-то гортанным криком, после которого дверь распахнулась и на пришельцев уставились три ружейных ствола.
— Я же просил вас не горячиться, обер-лейтенант, — жестко остепенил германца Кротов. — И напоминаю, что вы все еще находитесь в моем подчинении. Откажетесь выполнять мои приказы — пристрелю без права на помилование. Вы своих людей тоже усмирите, поручик. — И, выждав, когда, повинуясь приказу вождя, охотники исчезли, закрыв за собой дверь, продолжил: — Люди вашего рода должны знать, что прилетали начальники из Тюмени, сотрудники НКВД. Только это. Иначе германским диверсантам придется истребить весь ваш род. Вы понимаете это, белый поручик Орканов?
Прежде чем ответить, Барс-Оркан спрятал наган куда-то под стол, с минуту молча теребил четки и только после этого по-тунгусски обратился к Бивню, который до сих пор не проронил ни слова и которого сам вождь предпочитал не замечать.
— Ты давно живешь за границей, тунгус?
— Давно. Тунгусы теперь по всему миру. Так уж сложилось.
— Из какой же части мира приехал ты?
— Из Норвегии. Но учился в Германии.
— Тебя привезли сюда, чтобы назначить ханом тунгусов после того, как германцы уберут меня?
— Все надеются, что вы станете служить германскому рейху и Белой России, — сдержанно объяснил Бивень, уходя от прямого ответа.
— Почему ты не говоришь, как подобает тунгусу: прямо и откровенно?
— «Прямо и откровенно» — еще не означает мудро. С тех пор как тунгусы оказались под властью русских, они уже не говорят прямо и откровенно. Они говорят так, как привык говорить ты, Барс-Оркан, — хитровато прищурился Бивень. — Покажи мне того, кто при Сталине смеет говорить прямо и откровенно. Даже здесь, в Сибири. И потом, старший здесь штабс-капитан, говори сним.