Граница вечности
Шрифт:
Минутой позже появилась Каролин, и ее присутствие словно осветило закулисную убогость лучами свечи, окрасив в розовый цвет серые стены и изгнав тени из мрачных закоулков.
Первый раз в жизни у Валли появилось что-то, что значило так же много, как музыка. У него раньше были девушки, фактически они приходили без особых усилий с его стороны. И они обычно хотели от него секса, так что для Валли это не представлялось недостижимой мечтой, как для большинства его школьных товарищей. Но он никогда не испытывал к ним всеобъемлющей любви и страсти, как к Каролин. «Мы одинаково мыслим, мы даже иногда говорим одно и то же», — поведал он бабушке Мод, и она сказала: «Родственные души». Валли и Каролин могли говорить о сексе с легкостью, с какой они говорили о музыке, делясь друг с другом тем, что им нравилось и не нравилось, — хотя не нравилось ей совсем немногое.
Оркестр будет играть еще час. Валли и Каролин забрались назад в фургон Джо и легли. Там получилось что-то вроде будуара, тускло освещенного желтым светом фонарей на автостоянке; подушки Джо сошли за бархатный диван, а Каролин стала томной одалиской, распахнувшей одеяние, предлагая свое тело для поцелуев Валли.
Они пробовали заниматься сексом с презервативом, но это не понравилось никому из них. Иногда они отдавались друг другу без презерватива, и Валли выходил из нее в последний момент, но Каролин сказала, что это небезопасно. Сегодня они воспользовались руками.
— Секс с любимым человеком — это второе из того, что может быть приятнее всего на свете, — однажды сказала Мод Валли. Иногда бабушка могла говорить то, что не могла мать.
— Если это второе, то что первое? — спросил он.
— Видеть, когда счастливы твои дети.
— А я думал, ты скажешь: играть рэгтайм, — заметил Валли, и она рассмеялась.
Как всегда, Валли и Каролин перешли от секса к музыке без перерыва, словно это было одно целое. Валли научил Каролин новой песне. У него в спальне стоял радиоприемник, и он слушал американские станции, передававшие из Западного Берлина, поэтому он знал все популярные песенные новинки. Эта под названием «Если бы я имел "хаммер"» была хитом американского трио «Пит, Пол и Мери». У нее был захватывающий ритм, и Валли считал, что она понравится слушателям.
Каролин смущал текст, в котором встречались слова «справедливость» и «свобода».
— В Америке, — пояснил Валли, — Пита Сигера называют коммунистом за то, что он сочинил эту песню. Думаю, она раздражает головорезов повсюду.
— Как она пойдет нам на пользу? — спросила Каролин с безжалостным практицизмом.
— Здесь никто не поймет английские слова.
— Ну, хорошо, — неохотно согласилась она и добавила. — Мне нужно заканчивать с этим.
— Что ты имеешь в виду? — с удивлением воскликнул Валли
Она серьезно посмотрела на него. Она не стала рассказывать какую-то плохую новость, чтобы не испортить секс, понял Валли. У Каролин потрясающее самообладание.
— Моего отца допрашивали в Штази, — сообщила она.
Отец Каролин работал диспетчером на автобусной станции. Он не интересовался политикой и ничем не мог вызвать подозрение тайной полиции.
— Почему? — спросил Валли. — О чем они его спрашивали?
— О тебе, — ответила она.
— О черт!
— Они сказали ему, что ты идеологически неблагонадежен.
— Как звали человека, который его допрашивал? Ганс Гофман?
— Не знаю.
— Это точно он.
Если допрашивал не он, то наверняка приложил руку, подумал Валли.
— Они сказали, что отец потеряет работу, если я буду на людях петь с тобой.
— Ты не обязана делать то, что тебе говорят родители. Тебе уже девятнадцать лет.
— Но я все еще живу с ними. — Каролин окончила школу, но училась в профессионально-техническом колледже на счетовода. — Я не могу, чтобы из-за меня отца уволили с работы.
Валли страшно расстроился. Рушились все его надежды.
— Но… у нас хорошо получается. Мы нравимся людям.
— Я знаю. Мне очень жаль.
— Откуда в Штази вообще узнали, что ты поешь?
— Ты помнишь человека в кепке, который шел за нами в тот вечер, когда мы познакомились? Иногда он попадается мне на глаза.
— Ты думаешь, он все время следит за мной?
— Не все время, — сказала она, понизив голос. Люди всегда говорили тихо при упоминании Штази, даже если их никто не слышал. — Может быть, время от времени. Но я думаю, рано или поздно он заметил меня с тобой, а потом стал ходить за мной по пятам, узнал мое имя и адрес и так добрался до моего отца.
Валли не мог смириться с тем, что происходило.
— Мы уйдем на Запад, — так же негромко отозвался он.
Каролин была в отчаянии.
— Дай-то бог.
— Люди все время бегут туда.
Валли и Каролин часто говорили об этом. Те, кто решался на такой поступок, переплывали каналы, доставали фальшивые документы, прятались в кузовах грузовиков с товарами или просто перебегали границу. Иногда о них рассказывали по западногерманскому радио. Часто такие истории обрастали слухами.
— Все время кто-нибудь погибает, — сказала Каролин.
Каждый раз, думая о побеге, Валли терзался сомнениями: он боялся, что с Каролин произойдет какое-нибудь несчастье или того хуже. Пограничники стреляли на поражение. И внешний вид стены постоянно менялся — она становилась более и более непреодолимой. Сначала это был забор из колючей проволоки. Сейчас во многих местах она представляла собой двойной ряд бетонных плит; широкое пространство между ними освещалось прожекторами, по нему ходили пограничники с собаками; над стеной возвышались сторожевые башни. Там были даже противотанковые препятствия. Никто не пытался преодолеть стену на танке, хотя пограничники бежали часто.
— Моей сестре удалось совершить побег, — сказал Валли.
— Но ее муж остался калекой.
Ребекка и Бернд поженились и жили в Гамбурге. Оба преподавали в школе, хотя Бернд не вставал с кресла-каталки: он еще полностью не поправился после падения. Их письма Карле и Вернеру всегда приходили с задержкой из-за цензуры.
— Как бы то ни было, я не хочу жить здесь, — решительно проговорил он. — Что меня ждет в этой стране? Я всю жизнь буду петь песни, одобренные коммунистической партией, а ты будешь счетоводом, чтобы твой отец остался работать в автобусном парке. Уж лучше умереть.