Граница вечности
Шрифт:
Джордж и Верина вышли на улицу и, не говоря ни слова, сели в машину.
— Я подброшу тебя до гостиницы, — предложила она.
Джордж кивнул. Он размышлял над словами Кинга. Говорить ему не хотелось.
Они ехали молча, пока она не остановилась перед входом в гостиницу.
— Ну, что? — сказала она.
— Мне стыдно за себя перед Кингом, — признался он.
— Вот что делают проповедники, — сказала мать Джорджа. — Такая у них работа. Тебе это пошло на пользу. — Она налила ему стакан молока и отрезала кусок торта. Но он не хотел ни того, ни другого.
Сидя у нее на кухне, он рассказал, все как было.
— Он был непоколебим, — сокрушался Джордж. — Зная, что он прав, он не останавливался ни перед чем.
— Не идеализируй его, — сказала Джеки. — Ангелов не бывает, особенно среди мужчин. — День клонился к закату, а она все еще была в одежде, в которой ходила на работу: в простом черном платье и туфлях без каблуков.
— Знаю. Но я-то каков: добивался, чтобы он порвал со своим преданным другом с циничной политической целью, а он вел речь о том, что хорошо и что плохо.
— А как Верина?
— Ты бы только видела ее в том пальто с черным меховым воротником.
— Ты приглашал ее пойти куда-нибудь?
— Мы поужинали в ресторане. — Он не поцеловал ее на прощанье.
Вдруг ни с того ни с сего Джеки сказала:
— Мне нравится эта Мария Саммерс.
Джордж удивился:
— Откуда ты ее знаешь?
— Она член нашего клуба. — Джеки была старшей в группе цветных работников в университетском женском клубе. — У нас не так много темнокожих членов, и, конечно, мы разговорились. Она сказала, что работает в Белом доме, а я рассказала о тебе, вот так я узнала, что вы знакомы. У нее хорошая семья.
Джордж был сражен наповал.
— А это откуда тебе известно?
— Она пригласила в клуб своих родителей на ленч. Ее отец — известный юрист в Чикаго. Он знаком с мэром Дэйли.
— Ты знаешь о ней больше, чем я.
— Женщины умеют слушать, а мужчины только говорят.
— Мария мне тоже нравится.
— Это хорошо. — Джеки сдвинула брови, вспомнив, о чем они говорили вначале. — Что сказал Бобби Кеннеди, когда ты вернулся из Атланты?
— Он собирается дать санкцию на прослушивание телефонных разговоров Левисона. Это значит, что ФБР будет перехватывать некоторые телефонные звонки доктора Кинга.
— Насколько это целесообразно? Все, что делает Кинг, предназначается для широкой огласки.
Они смогут заранее знать, что собирается делать Кинг. И тогда они будут предупреждать сторонников сегрегации, которые смогут загодя намечать действия с целью сорвать Планы Кинга.
— Это плохо, но не смертельно.
— Я мог бы предупредить Кинга, что его телефонные разговоры прослушиваются. Сказать Верине, чтобы она посоветовала Кингу быть осторожнее при разговоре по телефону с Левисоном.
— Тогда ты обманешь доверие своих коллег по работе.
— Как раз это и беспокоит меня.
— Откровенно говоря, тебе, вероятно, придется уволиться.
— Конечно. Потому что я буду чувствовать себя предателем.
— Кроме того, они постараются выяснить, кто предупредил Кинга, и обнаружат, что изменник — один негр, сидящий в их комнате, то есть ты.
— А может быть, мне все-таки сделать это, если это правое дело? Если ты уйдешь, Джордж, в ближайшем окружении Бобби Кеннеди не останется ни одного чернокожего.
— Я знал, что ты скажешь: останься и держи язык за зубами; Я знаю, это не просто, но думаю, так будет лучше.
— И я тоже, — сказал Джордж.
Глава двенадцатая
— Ты живешь в изумительном доме, — сказала Бип Дьюар Дейву Уильямсу.
Дейву было тринадцать лет, и, сколько он помнил себя, он жил здесь и никогда, в сущности, не обращал внимания на свой дом. Он посмотрел на кирпичный фасад, обращенный в сторону сада, с ровными рядами окон в георгианском стиле. Изумительном? — не поверил Дейв.
— Он такой старый.
— Кажется, восемнадцатый век. Значит, ему всего около двухсот лет.
— Всего! — засмеялась она. — В Сан-Франциско нет ни одного строения, которому было бы двести лет.
Дом стоял в Лондоне на Грейт-Питер-стрит, в двух минутах ходьбы от парламента. Большинство домов в микрорайоне были построены в XVIII веке, и Дейв имел смутное представление, что они предназначались для членов парламента и пэров, которые заседали в палате общин и палате лордов. Отец Дейва, Ллойд Уильямс, был членом парламента.
— Ты куришь сигареты? — спросила Бип, доставая пачку.
— Только когда подвернется случай.
Она дала ему сигарету, и они вдвоем закурили.
Урсуле Дьюар, которую называли Бип, было тоже тринадцать лет, но она казалась старше Дейва. Она носила модную американскую одежду, облегающие свитеры и узкие джинсы и ботинки. Она хвасталась, что умеет водить машину. Она говорила, что британское радио скучное — всего три станции, рок-н-ролл не транслируют и передачи заканчиваются в полночь! Когда она заметила, что Дейв смотрит на небольшие выпуклости от грудей спереди на ее черной водолазке, она даже не смутилась, а только улыбнулась. Но она ни разу не позволила ему поцеловать ее.
А если бы и позволила, то она не была бы первой девушкой, с кем он целовался. Ему хотелось, чтобы она знала об этом и не думала, что он неопытный. Она стала бы третьей, включая Линду Робертсон, которая, правда, не ответила на его поцелуй. Самое главное, он знал, что надо делать.
Но с Бип ничего не получалось — пока.
Он уже близко подошел к этому. Однажды он осторожно обнял ее за плечи на заднем сиденье «хамбер-хоука» ее отца, но она отвернулась и стала смотреть на освещенные улицы. Она не хихикала, когда он щекотал ее. Они танцевали под джазовую музыку, включив проигрыватель в спальне его пятнадцатилетней сестры Иви, но Бип отказалась танцевать, когда Дейв поставил медленную мелодию Элвиса «Тебе сегодня грустно одной?».