Гражданин Брих. Ромео, Джульетта и тьма
Шрифт:
А на галерею поднялся Патера, удивленно оглядываясь на спускающегося Мизину. Увидев Бриха — тот стоял, опершись на перила, и глядел в колодец двора, — спросил:
— Кто это был?
— Не скажу точно, — задумчиво ответил Брих, — но, по-моему, сам Иуда… Лучше не спрашивайте, Патера!
Тот выразил удивление:
— Не верю я байкам, доктор!
Брих пожал плечами, удалился к себе и захлопнул дверь.
Дождь… С самого утра — дождь. Вторник. Мокрые крыши блестят, как рыбьи спины, низкие тучи обдирают свои брюха об острия шпилей; тучи затянули всю ту часть неба, которую можно увидеть в широкие окна контокоррентного отдела.
Здесь
В десять часов позвонил Раж.
— Завтра утром, дружище! Ирена? Все в порядке. Ну, будь здоров, мы тебе напишем. Твое решение — окончательное, правда? Жаль, ты не представляешь, как мне будет не хватать тебя… Я должен тебе еще партию в шахматы… Не беспокойся, этот должок я еще отдам! И скоро! Ну, успеха тебе и крепких нервов, умник-разумник!
Брих задумчиво положил трубку и спустился в буфет позавтракать. На обратном пути, в длинном коридоре, его остановил служитель, разносивший почту:
— Есть кое-что для вас!
С важным видом подав Бриху открытку, служитель двинулся дальше. А Брих отошел к окну — разглядеть открытку. Дрожь охватила все его тело, в горле пересохло.
На открытке была изображена мрачная башня лондонского Тауэра, река с судами, а на обороте нацарапано пером несколько обычных слов привета — больше ничего, да инициалы О. Б. Брих смотрел на эту неразборчивую подпись, чувствуя сильное сердцебиение. Что все это значит? Непонятно… Внешне равнодушно сунул открытку в карман и вошел в свой отдел.
Как раз в это время и Бартош вернулся из «аквариума». Хмурясь, сел он за стол, вставил в мундштук половину сигареты. Посидел несколько минут, уставясь в пространство, потом принялся за дело. Машинка Ландовой упорно выбивала — тюк-тюк-тюк, — за окнами барабанил по железному карнизу дождь, в остальном — тишина.
Потом Брих ощутил на себе пристальный взгляд. Притворился, будто не замечает, только пальцы слегка задрожали. В чем дело? Он не отрывался от бумаг, словно ничто его не интересует, кроме счетов фирмы Резинотреста — тщетная уловка! Открытка из Лондона оттягивала карман! Что-то невысказанное висело в воздухе, воздух прямо-таки пропитался этим невысказанным, и мгновения полной тишины, когда переставала стрекотать машинка, были как полые пузыри, и Бриху тогда казалось, что его дыхание вырывается со свистом, как пар из перегретого котла. Недобрая тишина! За стеклами «аквариума» мелькает фигура дяди, серебрится на его висках седина: Мизина беспокойно расхаживает по истоптанному ковру.
Определенно что-то случилось, напряжение стало прямо-таки осязаемым! И взгляд человека напротив сегодня какой-то не такой. Вот сосчитаю до трех, решил Брих, и посмотрю ему в глаза. Раз, два… Поднял голову, и взгляды обоих встретились. Первым отвел глаза Брих, отложил ручку. Только выдержать!
Тут Бартош, перегнувшись через стол, прошептал:
— Выйдем в коридор, что ли… Мне необходимо с вами поговорить. Я выйду первым.
Брих невольно кивнул, встал, сунул вечную ручку в карман и, как кукла, машинально последовал за Бартошем. Позднее он не раз вспоминал мельчайшие подробности этого эпизода. Они шли по пустому коридору, за дверьми, заикаясь, бормотали машинки. Остановились в конце коридора, возле уборных. За своей спиной Брих нащупал холодный металл калорифера. Где-то близко журчала вода. Вода, вода, одна вода… Теплее — горячо! Какие глупости застревают порой в мозгу. Игры в предместье Жижков… А теперь вот стоят друг против друга два взрослых человека и молчат. Бартош пристально
— Это вы писали?
Брих сразу узнал копию своего воззвания; он тупо таращился на текст, отпечатанный его рукой, и ему казалось, что все это происходит во сне. Странно только, что испугался он меньше, чем ожидал. Это скорее был не испуг, а упадок духа. Близились чьи-то шаги, чмокая по каучуковому ковру, — нет, они не чмокали, а противно так взвизгивали… Раз-два… Или это часы тикают? А, теперь не важно. Вообще все не важно. Нет, все-таки часы. Старые вокзальные часы с маятником… и собачий лай! Вспомнил, как бежал из рейха, к маме, а ее уже не было в живых… Ах, это сердце! Как бешено колотится… Брих решился, поднял глаза на неподвижное лицо стоящего перед ним человека. Ну да, обманул я твои ожидания, что поделаешь… Таким уж я уродился.
— Писали? — беспощадно допытывался Бартош, охваченный негодованием.
Брих закрыл руками окаменевшее лицо, сдавил, словно хотел отпечатать его на ладони. Кивнул. Зачем отпираться? Все уже утратило смысл. Все мои иллюзии… Он сел на калорифер, мысли разбежались во все стороны, как уличные ребятишки, разбившие витрину пана Мистерки, кондитера. Помнишь? «Бежим, ребята!»
И внезапно его охватила злость.
— Стало быть, вы все же… Так я и думал! Вы следили за мной! Хоть бы уж дружеских слов-то не говорили! Рыться в чужом столе — и улыбаться тому человеку! Отличная ловушка! Это что, тоже сообразуется с вашим мировоззрением? Такова-то ваша свобода, которую вы проповедовали еще вчера?
Бартош взволнованно перебил его:
— Замолчите! Не следовало бы мне говорить вам, но пора кончать комедию. Это мне передал ваш дядя. Боится, видите ли, ответственности, хочет доказать свою лояльность…
— Вот как! — Брих раскинул руки, его срывающийся голос пронесся по коридору, гулко отражаясь от стен. — Чего же вы ждете? Телефонная книга у вас на столе — звоните в госбезопасность! Как видите, я — саботажник, вредитель… хватайте меня за крыло, мне уже все равно… Я больше не могу! И сопротивляться не стану, все бессмысленно… Доносите же, доносите на меня!
И он не противился, когда Бартош схватил его за плечи и с силой, какой никто в нем не подозревал бы, затолкал Бриха в самый угол:
— Придержите язык, доктор!
Он поднял кулак, словно хотел ударом кулака заставить Бриха опамятоваться — он был вне себя от гнева и горечи.
— Хотите, чтоб я донес? Думаете, не рискну? Глупец! Ошибся я в вас, думал, вы все-таки возьметесь за ум…
— Это уже ваше дело, я тут ни при чем!
— Чего вы хотите этим добиться? Остановить движение мира? Да вы просто блаженный, до идиотизма запутавшийся интеллигент! Вот чем кончаются сказочки о нейтралитете… Но хватит играть в игрушки, слышишь, Брих?!
Вцепившись худыми пальцами в отвороты его пиджака, Бартош затряс его, как упрямого мальчишку. Побледневший Брих не мог понять, отчего тот так волнуется. Резко вырвался, провел по лицу ладонью.
— Отстаньте от меня, Бартош! Действуйте! Я — да, я не согласен с вами! Я не ребенок, у меня своя голова на плечах…
— А в ней свинюшник, — гневно бросил ему в лицо Бартош.
— Что вы от меня хотите? К чему принуждаете?
— Чтоб вы проснулись! Пока не поздно! Ничего, ничего вы не остановите, только себе же голову разобьете. Неужели не понимаете, чего мы хотим? Да если б даже все такие, как вы, заблудшие, поднялись против того, что неизбежно настанет… если б руки свои по локоть стерли писанием подобных опусов — ничего они не смогут! Их сметут!