Гражданин Брих. Ромео, Джульетта и тьма
Шрифт:
— Ну и что ж? Его отец ведь еще не в гробу, — нахмурился Мизина и, подумав, добавил: — Живуч, как кошка!
— А ты думаешь, Индржих… ты думаешь…
— Ничего я не думаю! — рассердился он и развел руками. — Ты сразу вообразишь бог весть что!
И вышел в переднюю переодеться к собранию. Жена приготовила ему праздничный костюм и белую крахмальную сорочку, но Мизина решительно отверг все это. Какова идиотка! Надо как раз наоборот. Он вытащил из шкафа заношенное пальто с пузырями на локтях, снял с руки золотое кольцо и заменил золотые очки на роговые. Возражения изумленной жены были пресечены решительным жестом.
— Ладно, все в порядке. Не понимаешь — не суйся.
Хозяйка ресторана «Котрба» — крутобокая буфетчица, «вдова
— Честь труду! — поспешно пробормотал он в дверях и прошел в зал. Пришел он одним из первых, за полчаса до начала собрания. Экая досада, к чему такое подчеркнутое рвение. За председательским столиком сидел какой-то незнакомый человек — видимо, член партийного комитета. Он бросил на Мизину беглый взгляд, невнятно ответил на его громогласное приветствие и продолжал просматривать анкеты. У него было простое, грубоватое, загорелое лицо, чуть выпяченные губы — в общем, как показалось Мизине, довольно приветливый человек.
Мизина оглядел зал, ища, где бы пристроиться, и выбрал столик в углу у окна. За спиной стена и виден весь зал. Он уселся, облокотясь на стол, покрытый застиранной скатертью с трафаретным узором из синих и желтых цветочков. Этот узор он много раз разглядывал на протяжении вечера.
К восьми часам в зал стали собираться люди. Они весело и по-дружески говорили между собой, в помещении зазвучали говор и смех. Мизина внимательно рассматривал всех. Вон тот, носатый, наверняка добряк. А кто председатель? Видимо, этот парень с удивительно светлыми волосами; похоже, что он преждевременно поседел. Вот он садится за председательский столик… Были и знакомые лица. Вон тот юнец живет у нас на пятом этаже. Наверное, студент. Вон советник Боуз из земского комитета, Мизина хотел помахать ему, но не решился… Инженер, что живет напротив, давно носит партийный значок. Вот угольщик из угловой лавки. Хорошо, что мы берем уголь прямо со склада и он меня не знает.
К столику Мизины подсели трое, видимо, рабочих, со спокойными, морщинистыми лицами. Старший простуженно шмыгал носом. Говорили они на самые заурядные темы, все трое оказались железнодорожниками. Мизина дружески улыбнулся им и попытался завязать беседу, но она не клеилась. Тогда он извлек из кармана повестку, положил ее перед собой и стал терпеливо ждать.
Как тут накурено! Синий табачный дым клубился под потолком. Буфетчица со стуком поставила перед Мизиной кружку пива, он хотел было запротестовать, так как пил только минеральную воду, но, заметив, что все остальные не возражают против пива, вовремя прикусил язык.
«Еще и это придется стерпеть! — жалобно подумал он, ибо был ярым трезвенником. — Нализаться тут пивом, как сапожник!»
Светловолосый человек постучал карандашом о пивную кружку, и шум в зале утих.
— Товарищи, начинаем собрание нашей низовой партийной организации. На повестке дня…
А где Гассманиха? У Мизины на мгновение вспыхнула надежда, что ее не будет, и тотчас погасла: в зал торопливо вошла запыхавшаяся Гассманова в черном платке и с рыночной сумкой, которую она всегда брала с собой, когда выходила за пределы своей домовой империи. Переваливаясь с боку на бок, как утка, толкая сидящих в спины, она пробралась вперед и уселась вблизи председательского столика, обратив к залу хмурое, сосредоточенное лицо. Ее величественный вид лишил Мизину последних остатков мужества и выдержки, беспокойство овладело всем его существом, тело как-то обмякло. Что может рассказать о нем Гассманиха, он просто не представлял себе: ведь прежде они едва ли обмолвились парой слов. Но неизвестность только усиливала тревогу. Скорей бы все кончилось! Доклад о международном положении бесконечен! Что там такое говорит о западных державах этот долговязый докладчик? Мизина слушал вполуха и все приглядывался к людям, сидевшим рядом. Вот и родственная душа: советник Боуз, он когда-то был активистом католической партии. «Его положение еще похуже моего», — с удовольствием подумал Мизина.
Раздались короткие аплодисменты,
Когда перешли к приему в партию, Мизина почувствовал, что у него сдают нервы. «Хоть бы знать, какой я по порядку», — думал он, обводя взглядом лица, покрасневшие от жары и волнения.
Придется встать и стоять напоказ перед всеми этими швейцарами и угольщиками! Мизину охватил унизительный страх перед тем моментом, когда здесь, в этом зале, пропитанном дымом дешевого табака, будет произнесено его имя. На службе тебя хоть все знают… а здесь, под злорадными взорами улицы… Страшно, унизительно! Никогда уже я не буду жить для себя, ужасался Мизина; отныне я стану членом организации, сборища которой еще недавно полиция разгоняла дубинками…
Мизина овладел собой и внимательно следил за процедурой приема — фамилия произносилась за фамилией, дело шло быстро: прочтена биография, и собрание охотно поднимает руки. Иным задавали неприятные вопросы, возникал возбужденный спор, некоторые голосовали против. С заявлением советника Боуза вышла заминка: кто-то заявил, что этот господин во время оккупации подавал заявление о вступлении в антибольшевистскую лигу. Ого-го! Толстый советник вытирал белоснежным платком багровый затылок и отражал атаку спрашивающих. «Пришлось подать, товарищи, иначе было не прожить». Он попытался отвлечь внимание собрания пространным рассказом о своей благотворительности во время войны, но из этого ничего не вышло. «А теперь тоже иначе не прожить?» — спросил кто-то. Вновь напряженный момент! Мизине стало жалко советника. Мог же человек ошибиться! Но, совершенно ошалелый, он поднял руку против вместе со всеми, — хотя не имел права голосовать. Тот бессильно опустился на стул и вскоре исчез из зала.
— Товарищ Мизина Индржих!
У Мизины хрустнули колени, он с трудом выпрямился и, побледнев, не сводил глаз с председательского столика. Была оглашена его биография и анкетные данные. «Состоял ли в других партиях?» — «Не состоял», — гордо ответил он. «Никогда?» — «Никогда!» — «Все в порядке. Есть ли вопросы, прежде чем мы проголосуем?.. Вопросов нет?»
Минута молчания показалась Мизине нескончаемой, мучительной. Он отважился взглянуть на Гассманиху. Она сидела на своем стуле, чуть наклонившись вперед, и серьезно смотрела на Мизину, недвижимая, как древний идол. В ее глазах было торжество: привратница заметила волнение Мизины и тешилась видом его напряженного лица. Но она не сказала ни слова. Толстой ручищей взяла пивную кружку и сделала изрядный глоток.
Какой-то пожилой товарищ встал и попросил принимаемого вкратце изложить мотивы, по которым он вступает в партию. Мизина еще днем подготовил речь, где содержались ответы на все вопросы. Он долго и со свойственной ему методичностью составлял этот текст, сейчас лежавший у него в кармане. Поправив пальцем очки, он начал приятным, убедительным голосом, выдававшим бывшего участника любительских спектаклей.
— Уважаемые товарищи, охотно и от всей души готов рассказать вам, как я, простой труженик, после долгих и подчас мучительных поисков, пришел к решению, которое стало одним из поворотных пунктов моей жизни, исполненной труда и лишений. Мне, как и тысячам других наших людей, честных чехов, открыли глаза величественные исторические события победоносного февраля, и вот я стою тут, перед вами, в числе тех, кто обращается за товарищеским доверием, прося оказать ему величайшую честь, на какую может претендовать гражданин нашей страны, — быть принятым в нашу славную, победоносную и всевозрождающую партию…