Гражданин Брих. Ромео, Джульетта и тьма
Шрифт:
— Ну, я пошел. Похоже, опять вместе будем вышивать по дюралю?
— Угадал, Пепик, — вяло улыбнувшись, ответил Патера. — Завтра же навалимся.
Патера шлепнул его по спине и долго смотрел, как, свесив жилистые руки, раскачиваясь на ходу, удаляется от него Пепик; вот уже и ступеньки загремели под его быстрыми шагами.
Патера вернулся на свою табуретку у печки.
— Если б он знал! — мысленно восклицал он, опустив голову на руки. Какое сегодня число? Забыть этот день, вырвать из календаря! Ах, чепуха, это не поможет. Утром — такой веселый, кепка набекрень, шел по улице, насвистывая песенку
Как это было? Одной фразой, единственным словом…
Лестница с портретами рабочих все та же, вот и дверь под номером сто двадцать три. За дверью та же рыжая барышня с осиной талией и товарищ Полак, важное лицо, сморчок с мышиным носиком, в очках — вид у него, как у веселой совы. Все повторилось до мельчайших подробностей; он сел в кресло, откусил кончик сигары — и начался разговор как ни в чем не бывало: обсудили уже все мелочи. Полак объяснил, что еще нужно сделать — пройти курсы, беседу в министерстве… Семью пускай оставит в Праге, пока не устроится, точные инструкции еще получит.
Патера согласился и собрался уходить — от всего этого у него голова пошла кругом.
— Я знал, товарищ, ты, как рабочий и настоящий коммунист, примешь правильное решение, и не сомневаюсь — в своей новой должности хорошо послужишь родине и партии. Товарищ начальник главного управления примет тебя еще в этом месяце.
— Признаться, я малость волнуюсь, — ответил Патера, но тотчас добавил: — Но я справлюсь, сделаю все, что в моих силах. Конечно, неохота тащить семью из Праги, у меня ведь маленький ребенок и старая мама, трудно ей будет расставаться с привычным жильем. Да ладно, это не такое уж непреодолимое препятствие…
— Это твое дело, товарищ, — дружески засмеялся Полак. — Ты директор, тебе и решать!
Он встал, пожал Патере руку и пошел проводить его до двери; шел как-то скособочившись, потому что держал руку на плече Патеры, а тот был выше ростом.
— Ну, товарищ, — честь труду, и до свиданья!
Патера уже взялся за ручку двери, и Полак вдруг, будто вспомнив о чем-то несущественном, окликнул его от своего стола:
— Минутку, товарищ, я забыл кое-что… В голове столько забот, так что не удивляйся…
— В чем дело?
— Вернись на секунду да дверь закрой!
Он вынул из ящика зеленый скоросшиватель, перелистал бумаги, будто разыскивал что-то. Отыскал, наморщил лоб, сложил трубочкой малиновые губы и сквозь сверкающие очки взглянул на Патеру, который, усевшись на стуле напротив него, спокойно ждал. Патера был терпелив — по его мнению, любопытство — исключительно женское свойство.
— Вот в чем дело, товарищ, — приветливо заговорил Полак с мирной, ничего не говорящей улыбкой. Он отложил скоросшиватель и сцепил тонкие пальцы. Партийный значок красиво поблескивал на лацкане его темного, хорошего покроя, пиджака. — На мой взгляд, это мелочь, и мы договоримся. Уверен, тебе только головой кивнуть, и все станет на свои места. Заранее оговариваюсь — лично я не придаю этому особого значения, как, впрочем, и решающие инстанции. Итак, этот разговор останется между нами, договорились? Разгласить его — значит повредить делу и… себе самому.
— Да в чем дело-то? — уже с нетерпением, но еще спокойно
— Сейчас, сейчас. Речь пойдет о прошлом, точнее, о временах протектората. Насколько мне известно, ты активно участвовал в подпольной работе — вплоть до твоего ареста в сорок втором, правда?
Патера кивнул.
— Правильно, — оживился Полак. — Потом тебя арестовали и выпустили через пять месяцев. Можешь ты мне сказать, как это получилось? То есть почему тебя выпустили?
— Ничего странного в этом нет. Арестовали меня не за нелегальную деятельность — у меня тогда оборвались связи. Тогда многих схватили — видимо, незадача вышла… А меня взяли за ерунду — попытка саботажа на заводе, но я не признался. Меня освободили по недостатку доказательств.
— Вот уж истинно счастливый случай! — кивнул Полак.
— Это могут подтвердить и наши заводские.
— Зачем? Не нужно — у меня нет ни малейшего повода не верить тебе. Тем более что такие вещи трудно доказывать — документов сохранилось мало, и если начать подозревать всех — ах ты, боже мой! Но дело не в том. Итак, ты был связан с подпольем вне завода, это сходится. Гм… Еще вопрос: получал ли ты какие-нибудь награды за свою работу, я имею в виду — нелегальную?
— Нет. Понимаешь, я и не добивался. Просто рад был, что все кончилось. Дел было по горло, завод разбомбили американцы, мы торопились наладить производство… И потом…
— Понимаю, понимаю тебя. Хотя…
— Что — хотя?
— Да нет, ничего, просто стечение обстоятельств. И все-таки: мог бы ты назвать некоторых людей, с которыми встречался в подполье? Тех, кого ты знал по имени, хотя бы по подпольной кличке? В те времена в конспиративной работе действовали еще недостаточно осторожно, и многие за это поплатились… к сожалению.
Патера сразу припомнил два-три имени и описал внешность этих людей. Ни с кем из них он с тех пор не виделся, связи оборвались с его арестом. А когда выпустили, то направили на работу вне Праги.
— Что с ними сталось? — с интересом спросил он.
— Многие из них сильно пострадали, но это к делу не относится. Еще последний вопрос, действительно последний, а там пожмем друг другу руки как мужчины и коммунисты…
— Сдается, ты меня допрашиваешь, — заметил Патера, — его раздражала манера, с какой Полак задавал вопросы; пристальный взгляд этого человека как бы приклеился к его лицу.
— Что ты, товарищ, какой там допрос, — с оттенком укора возразил Полак. — Не надо это так воспринимать! Ты коммунист и понимаешь, что партия посылает тебя на очень ответственное место. Директор завода! Следовательно, необходимо, чтобы между нами была полная ясность. Никто тебя не обвиняет и не судит!
— Ну ладно, спрашивай.
Полак снял очки, положил на стеклянную доску стола, помял покрасневшие веки. Без очков он выглядел немножко смешным и беззащитным. Легонько качнув головой, он тихо спросил:
— Знал ты в подполье человека по имени Ангел?
— Знал, — тотчас ответил Патера, — и даже был связан с ним напрямую, передавал ему сообщения о…
— Где ты с ним встречался?
— В его квартире на Смихове. Впрочем, не знаю, его ли была эта квартира и звали ли его так на самом деле. Насколько мне известно, он был в партии еще до войны…