Гражданин мира, или письма китайского философа, проживающего в Лондоне, своим друзьям на востоке
Шрифт:
После того, как одна из них усладила наш слух своим пением, полковник
удалился с ней на несколько минут. Я уже думала, что они никогда не
вернутся! Признаюсь, я не видала человека очаровательнее! Когда он
возвратился, певицы вновь запели, а он опять устремил взор на стену,
но через каких-нибудь полчаса снова удалился из комнаты, на сей раз с
другой певицей. Нет, он и в самом деле очаровательный мужчина!
Вернувшись, он решил откланяться, и вся церемония началась заново.
Папенька хотел проводить его до двери, но полковник поклялся, что
скорее
хотя бы один шаг, и папеньке под конец пришлось уступить. Как только
он перешагнул порог, папенька вышел следом за ним, чтобы посмотреть,
как он сядет на лошадь, и тут они снова добрых полчаса кланялись и
приседали друг перед другом. Полковник все не уезжал, а папенька все
не уходил, пока, наконец, полковник не одержал верх. Зато не успел он
проехать и ста шагов, как папенька выбежал из дому и закричал ему
вслед:
– Доброго пути!
Тогда полковник повернул назад и во что бы то ни стало хотел
проводить папеньку в дом. По приезде домой полковник тотчас же послал
мне в подарок утиные яйца, выкрашенные в двадцать цветов. Такая
щедрость, признаюсь, покорила меня. С тех пор я все время загадываю
судьбу на восьми триграммах {7}, и всякий раз они предвещают мне
удачу. И опасаться мне нужно только одного, чтобы полковник после
свадьбы, когда меня доставят к нему в закрытых носилках и он впервые
увидит мое лицо, не задернул занавеску и не отправил меня обратно к
папеньке. Разумеется, я постараюсь выглядеть как можно лучше. Мы уже
покупаем с маменькой свадебное платье. В волосах у меня будет новый
фэнхуан {8}, клюв которого будет спускаться до самого носа. Модистка,
у которой мы купили его вместе с лентами, бессовестно нас обманула,
поэтому, чтобы успокоить свою совесть, я тоже ее обманула. Согласись,
так и следует поступать в подобных случаях. Остаюсь твоей, моя
дорогая,
вечно преданной
ЯОВОЙ.
Письмо XL
[Среди англичан не перевелись еще поэты, хотя они и пишут прозой.)
Лянь Чи Альтанчжи - Фум Хоуму,
первому президенту китайской Академии церемоний в Пекине.
Об английских поэтах ты неизменно говорил с большим уважением, полагая, что в искусстве своем они не уступают не только грекам и римлянам, но даже и китайцам. Но теперь даже сами англичане считают, что поэты у них повывелись, и они ежечасно оплакивают упадок вкуса и отсутствие талантов. Пегас, говорят англичане, видно, сбросил с себя узду, и нынешние наши барды пытаются направить его полет к небесам, уцепившись за его хвост.
И все-таки, мой друг, такие суждения услышишь только среди невежд; люди с истинным вкусом полагают, что поэты в Англии есть и по сей день и что некоторые из них ничуть не уступают своим предшественникам, а, быть может, даже и превосходят их. Невежды считают, что поэзию создают строки с определенным числом слогов, так что пустенькая мысль укладывается в строфы с одинаковым числом строк, завершающихся рифмой. Я же, не в пример им, не представляю себе поэзии без неподдельного чувства, богатства воображения, лаконичности, естественности описаний и благозвучности. Только это может взволновать меня и растрогать.
Если мое представление о поэзии справедливо, то англичане в наши дни не столь уж бедны поэтическими дарованиями, как им это кажется. Я знаю несколько истинных, хотя и непризнанных, поэтов, которые наделены душевной силой, возвышенностью чувств и величавостью слога, то есть тем, что делает поэта поэтом. Многие из нынешних сочинителей од, сонетов, трагедий и стихотворных загадок и в самом деле не заслуживают этого имени, хотя они постоянно из года в год бряцают рифмами и подсчитывают слоги. Зато их Джонсоны {1} и Смоллеты {2} - настоящие поэты, хотя, насколько мне известно, за всю жизнь они не сочинили ни одного стихотворения {3}.
В любом молодом языке назначение поэтов и прозаиков различно: поэты всегда выступают первыми, они ^идут неторными путями, обогащают национальную сокровищницу языка и совершают на этом поприще все новые и новые подвиги. Прозаики следуют за ними с большей осмотрительностью и, хотя они не столь торопливы, зато тщательно оберегают любую полезную или любезную читателю находку. Когда же мощь и возможности языка проявились в должной мере и поэт отдыхает от своих трудов, тогда-то его обгоняет неутомимый собрат по искусству. С той минуты свойства, присущие обоим, сочетаются в прозаике; пламень поэтического вдохновения загорается в историке и ораторе, и у поэта не остается иных достоинств, кроме метра и рифмы. Так во времена упадка древней европейской словесности Сенека, хотя и писавший прозой {4}, был не меньшим поэтом, чем Лукан {5}, а Лонгин {6}, сочинявший трактаты, превосходил возвышенностью Аполлония Родосского {7}.
Из всего этого следует, что поэзия в нынешней Англии не иссякла, л лишь изменила свое обличье, по сути своей оставшись прежней. Можно только спорить о том, что предпочесть: стихотворную форму, которой пользовались лучшие писатели прошлого, или прозу хороших нынешних писателей. На мой взгляд, следует предпочесть творения прошлого: они подчинялись ограничениям, налагаемым стихотворным размером и рифмой, но ограничения эти не только не препятствовали, но, напротив, споспешествовали выразительности чувств и возвышенности стиля. Обузданное воображение можно уподобить фонтану, который тем выше стремит струю, чем уже отверстие. В истинности этого наблюдения, справедливого для всех языков, убеждается на собственном опыте любой хороший писатель, и все же объяснить, отчего так происходит, пожалуй, столь же трудно, как холодному таланту извлечь урок из этого открытия.
В пользу литературы прошлого говорит еще одно обстоятельство разнообразие ее музыкального звучания. Возможности последнего в прозаических периодах весьма ограниченны, тогда как у стихотворной строки они воистину беспредельны. Я сужу об этом, разумеется, не по творениям нынешних стихотворцев, которые, не понимая, что такое музыкальное разнообразие, монотонно повторяют из строки в строку одну и ту же интонацию, а по творениям их предшественников, которые понимали толк в таком разнообразии, а также исходя из музыкальных возможностей английского языка, далеко еще не исчерпанных.