Гражданин мира, или письма китайского философа, проживающего в Лондоне, своим друзьям на востоке
Шрифт:
Если ты захочешь узнать о Вольтере по отзывам газетных писак и безграмотных сочинителей, то увидишь, что все они изображают его каким-то чудищем с мудрой головой и порочным сердцем, так что сила его ума и низменные устремления составляют отвратительный контраст. Но полюбопытствуй, что пишут о нем писатели, вроде него самого, и он явится тебе совершенно другим человеком. Из их описаний ты увидишь, что ему были свойственны доброта, сострадательность, величие духа и еще многие добродетели. Люди, которые, очевидно, знали его лучше других, говорят об этом в один голос. Державный Пруссак {Философ из Сан-Суси {12}.}, Д'Аржанс {Автор "Китайских писем" {13}.}, Дидро {Глава
Стойкая верность тому, что он почитал справедливым, и благородное презрение к лести - вот основа характера этого великого человека. Эти качества породили его замечательные достоинства и немногие слабости. Он был человеком пылким в дружбе и беспощадным во вражде, и все пишущие словно проникаются тем же духом и отзываются о нем либо с восторгом, либо с ненавистью. Впрочем, можно ли оставаться равнодушным к характеру столь выдающегося человека? Тут каждый читатель неизбежно должен стать либо врагом, либо поклонником.
Свой славный путь Вольтер начал восемнадцатилетним юношей, но уже тогда он был автором трагедии {15}, заслуживающей всяческого одобрения. Получив небольшое наследство, он сохранял независимость в свой продажный век и поддерживал достоинство просвещения, своим примером показывая современным ему писателям, как следует презирать милости знатных. За сатиру на королевскую любовницу {16} его изгнали из родной страны. Он принял должность историографа французского короля, но тотчас отказался от нее, едва понял, что она дарована ему с целью превратить его в первого придворного льстеца.
Великий Пруссак, пригласивший его к себе, дабы он служил украшением королевства, был достаточно умен, чтобы ценить его дружбу и извлекать пользу из философских наставлений {17}. При дворе этого государя Вольтер прожил до тех пор, пока козни, дотоле не известные миру, не принудили его покинуть эту страну. Его собственное счастье, счастье монарха, сестры монарха {18} и части двора сделали его отъезд необходимым.
Устав, наконец, от придворной жизни и причуд августейших особ, он удалился в Швейцарию {19}, в этот край свободы, где его ждали покой и Муза. Там, хотя сам он не любил пышности, за его столом часто собирался цвет европейской образованности, который привлекало желание увидеть своими глазами человека, чьи сочинения доставили им столько удовольствия. Приемы эти отличались необычайным вкусом, а беседы были поистине достойны философов {20}. Страны, где были в чести свобода и науки, внушали Вольтеру особую симпатию, поэтому быть англичанином - значило в его глазах заслуживать всяческого восхищения и уважения {21}.
Между Вольтером и последователями Конфуция существуют немалые различия, но, хоть я и придерживаюсь иных взглядов, это обстоятельство ни в коей мере не умаляет моего почтения к Вольтеру. Не гневаюсь же я на своего брата только за то, что он ищет благорасположения отца другими средствами, чем я. Забудем недостатки Вольтера, ибо его достоинства заслуживают всемерного восхищения. Я предпочитаю вместе с мудрецами восхищаться его мудростью, а над его слабостями пусть смеются завистники и невежды. Ведь чужие заблуждения всегда особенно смешны тем, кто сам умом не вышел.
Прощай!
Письмо XLIV
[Мудрость и советы лишь умеряют наши страдания, но не в силах соделать
нас счастливыми.]
Лянь Чи Альтанчжи - Хингпу, невольнику в Персии.
Нельзя создать философское учение о счастье, которое подходило бы для всех сословий, ибо каждый, кто стремится к этой цели, выбирает свой путь. Как различны цвета, которые к лицу разным людям, так различны и удовольствия, отвечающие различным склонностям. Всевозможные сек. ты, пытавшиеся растолковать мне, в чем состоит счастье, в сущности толковали о своих собственных пристрастиях, вовсе не справляясь о наших. Их последователи обременены всякого рода запретами, но счастья им от этого не прибавилось.
Если мне, например, нравится танцевать, было бы нелепо с моей стороны предлагать такое же развлечение калеке; а если этот последний, больше всего любя живопись, вздумает приобщить к ней того, кто утратил способность отличать один цвет от другого, он поступит столь же глупо. Потому-то советы, обращенные ко всем, обычно бесполезны, а на советы каждому в отдельности понадобились бы многие тома, потому что каждому человеку нужно свое особое руководство для выбора.
По-видимому, душе человеческой дано испытывать лишь определенную меру счастья, и никакие общественные установления, обстоятельства и превратности судьбы не в состоянии увеличить ее или уменьшить. Тот, кто сравнит свое нынешнее положение с прошлым, скорее всего убедится, что в целом он столь же счастлив или несчастлив, как был прежде.
Удовлетворенное честолюбие или непоправимое несчастье порождают в нас недолгое чувство радости или горя. Эти потрясения могут на время нарушить равновесие пропорционально их силе и впечатлительности человека. Но душа, сначала растревоженная случившимся, с каждым днем будет освобождаться от его влияния, пока, наконец, не вернется к своему прежнему спокойствию. Если бы нежданный поворот судьбы освободил тебя и посадил на трон, твое ликование было бы естественно, но вскоре дух твой, как и твое лицо, вновь обрели бы обычное спокойствие.
Потому-то каждая попытка искать счастья там, где нас нет, любое учение, внушающее, что нам будет лучше, если мы обретем что-то новоеГили обещающее поднять нас на ступеньку выше, приносит нам одни тревоги, ибо опутывает нас долгами, которых мы не в силах вернуть. Став обладателями тех преимуществ, которые выдаются за благо, мы вскоре обнаруживаем, что они не сделали нас счастливее.
Наслаждаться настоящим, не жалея о прошлом и не заботясь о будущем, нас призывали поэты, а не философы, и все же этот совет мудрее, чем обычно принято считать. Это единственный рецепт обретения счастья, который одинаково подходит для самых различных людей. Искатель наслаждений, труженик и, наконец, философ - все они в равной мере стараются следовать ему. В самом деле, если мы не находим счастья в настоящем, так где же его искать? В воспоминаниях о прошлом или в упованиях на будущее? Но посмотрим, может ли это принести нам удовлетворение.
Способность вспоминать о том, что минуло, и предвкушать грядущее - вот качества, которые более всего, пожалуй, отличают человека от животных. Хотя и животные в известной степени обладают такой способностью, вся их жизнь, по-видимому, заключена в настоящем, независимо ни от прошлого, ни от будущего. Человек же, напротив, пытается искать в этих двух источниках счастье и обретает беды.
Следует ли считать это свойство нашего ума преимуществом, которым мы вправе гордиться и за которое должны благодарить Природу, или это скорее несчастье, которое нам нужно оплакивать и покорно сносить? Одно несомненно: оттого ли, что мы злоупотребляем этой способностью, или же по самой сущности своей, она лишь усугубляет наши беды.