Гражданин мира, или письма китайского философа, проживающего в Лондоне, своим друзьям на востоке

Голдсмит Оливер

Негодяй, ставший по воле рока моим господином, недавно купил несколько новых рабов и рабынь, среди них, говорят, есть пленница - христианка невиданной красоты. Даже евнух, который привык равнодушно взирать на женскую прелесть, поет ей хвалы. Но даже больше красоты прислужниц изумляет ее гордость. Рассказывают, будто она отвергает самые пылкие домогательства надменного повелителя. Он даже обещал сделать ее одной из своих четырех жен при условии, если она примет его веру и отречется от своей. Едва ли она отвергнет столь соблазнительное предложение, а медлит только потому, что желает воспламенить его еще более.

Я

только что видел ее! Не подозревая о моем присутствии, она, откинув покрывало, прошла мимо того места, где я пишу это письмо. Ее глаза были подняты к небесам, к ним устремляла она взоры. Всемогущее солнце! Что за нежданная кротость, какое одухотворенное изящество! Ее красота казалась прозрачным покровом добродетели. Сами небожители вряд ли выглядят совершеннее, но печаль придавала ее облику трогательность, и к моему восхищению примешивалось сострадание. Я поднялся со скамьи, и она тотчас удалилась. К счастью, нас никто не видел, иначе эта встреча могла бы привести к роковым последствиям.

Прежде власть и богатство моего господина не внушали мне зависти. Я считал, что дух его не способен наслаждаться дарами фортуны, а посему они оборачиваются для него бременем, а не благом. Ныне же от одной мысли, что ему во власть предана подобная красота и что это небесное создание будет принадлежать ничтожеству, которое даже не сумеет оценить выпавшее на его долю блаженство, все мое существо трепещет от доселе неведомого негодования.

Однако, отец, не подумайте, что это смятение чувств вызвано столь ничтожной причиной, как любовь. О нет, я никогда не дам повода и предположить, что ваш сын и ученик мудрого Фум Хоума может унизиться до недостойной страсти. Меня лишь возмущает, что такое совершенство достанется столь не заслуживающему его.

Да и тревожусь я не за себя, а за красавицу-христианку. Когда я размышляю о жестокости, того, кому она предназначена, то жалею ее, о как жалею! Когда я думаю, что ей, рожденной повелевать тысячью сердец, придется довольствоваться властью только над одним, то мною овладевает чувство простительное, ибо оно рождается из благожелательности ко всем людям! Я знаю, что человечность и особенно сострадание всегда вас радуют, а потому и не стал скрывать, сколь тронули меня несчастья прекрасной чужеземки. Ее судьба заставила меня на время забыть о собственном безнадежном положении. Изверг с каждым днем лютует все сильнее, и любовь, которая у других смягчает нрав, в нем, по-видимому, только разжигает свирепость.

Прощайте!

Письмо XXXVI

[Письмо от него же. Прекрасная пленница согласилась стать женой своего

господина.]

Хингпу, раб в Персии,

странствующему китайскому философу Альтанчжи, через Москву.

Гарем ликует: прекрасная рабыня Зелида, наконец, согласилась принять магометанскую веру и стать одной из жен сластолюбивого перса. Невозможно описать восторг, которым сияют кругом все лица. Всюду звучит музыка и царит праздничное оживление. Самый жалкий из рабов словно забыл о своих оковах и радуется счастью Мостадада. Здесь раб для хозяина, как трава, которую мы топчем; во всем покорствуя господину, они с безмолвным усердием служат ему, горюют его горестями и веселятся его удачам. О небеса, как много нужно, чтобы сделать счастливым одного человека!

Двенадцати самым красивым рабам, в том числе и мне, приказано торжественно отнести хозяина в брачную опочивальню. Огонь благовонных светильников озарит все вокруг, как днем; за огромные деньги наняты танцовщицы и певицы; свадьба приурочена к наступающему празднику Барбура {1}, и тогда сотни золотых таэлей {2} будут розданы бесплодным женщинам, чтобы те молились о ниспослании потомства новобрачным!

Как всесильно богатство! Сотне слуг, в душе проклинающих тирана, велено изображать веселье, и они веселятся. Сотне льстецов велено присутствовать на торжестве, и они услаждают его слух хвалами. Красота, всевластная красота ищет признания у богатства и едва удостаивается ответа. Даже любовь, и та ходит у него в прислужницах, и даже, если страсть притворна, она носит личину искренности, а чем может в этом случае превзойти ее и неподдельная искренность? Чего еще желать богачу?

Великолепный наряд жениха уступает только дивному наряду невесты. Шесть евнухов в драгоценных одеждах проводят своего господина к брачному ложу. Шестеро дам, блистающих истинно персидской пышностью одеяний, торжественно разденут невесту. Им вменяется в обязанность приободрить ее, освободить от всех обременительных украшений и одежд, за исключением последнего платья, которое так замысловато перетянуто лентами, что его не так-то просто снять; с ним она должна неохотно расстаться по велению самого счастливого обладателя ее прелестей {3}.

Мостадад, отец, совсем не философ, и все же он и в невежестве своем всем доволен. Его рабов, верблюдов и наложниц не счесть, и он не желает более того, что имеет. За всю свою жизнь он не прочитал ни одной страницы Мен-цзы, и тем не менее все рабы в один голос твердят, что он счастлив.

Простите мне слабость моей природы, но бывают мгновения, когда сердце мое восстает против велений мудрости и жаждет такого же счастья. Но к чему мне его богатство с невежеством в придачу? Быть таким, как он, не знать духовных радостей, не знать высшего счастья - делать счастливым ближнего, не уметь приобщить прекрасную Зелиду к философии!

Как! Неужели я, поддавшись страсти, откажусь от золотой середины, мировой гармонии и неизменной сущности ради какой-то сотни верблюдов, сотни рабов, тридцати пяти породистых лошадей и семидесяти трех красавиц! Нет, лучше испепелите меня, унизьте паче самых униженных. Отрежьте мне ногти, о всеблагие небеса, если я снизойду до такого обмена! Как! Отречься от философии, которая учит меня смирять страсти, а не удовлетворять их, учит вовсе очистить душу от их бремени, учит и в страшных муках хранить безмятежность духа. Отречься от философии, которая и сейчас врачует мое сердце и дарует покой; отречься от нее ради других наслаждений! Никогда, никогда, даже если соблазн убеждал бы меня голосом самой Зелиды!

Одна из рабынь сказала мне, что невеста появится в платье из серебряной парчи, а волосы ее украсят самые крупные жемчужины Ормуза {4}. Впрочем, зачем докучать вам этими подробностями, которые не имеют к нам никакого касательства! Боль разлуки с вами омрачает мой дух, но боюсь, как бы среди всеобщего ликования мое уныние не истолковали иначе. Воистину горек удел тех, кому, как мне сегодня, не дозволены даже слезы - это последнее утешение несчастных! Прощайте!

Письмо XXXVII

[Еще письмо от сына.