Гражданин мира, или письма китайского философа, проживающего в Лондоне, своим друзьям на востоке

Голдсмит Оливер

– Значит, тебе пришлось немало претерпеть от людей, - заметил проницательный философ.

– Да!
– ответил отшельник.
– Я отдал им все мое достояние, а взамен получил лишь вот этот посох, эту чашку и эти коренья!

– Ты раздарил свое богатство или лишь давал его взаймы?
– спросил Мен-цзы.

– Конечно, раздарил!
– подтвердил тот.
– Ведь быть ростовщиком невелика заслуга.

– И люди благодарили тебя?
– продолжал философ.

– Тысячу раз!
– воскликнул отшельник.
– Они каждый день изъявляли мне благодарность за прежние благодеяния и просили о новых.

–

Но если ты не давал деньги в долг, думая получить их обратно, улыбаясь, промолвил Мен-цзы, - то обвинять людей в неблагодарности несправедливо. Ведь они признавали, что обязаны тебе, большего ты от них не ждал, они же несомненно заслужили каждое благодеяние, постоянно подтверждая, скольким они тебе обязаны.

Слова Мен-цзы поразили отшельника, и, в волнении посмотрев на гостя, он воскликнул:

– Я не раз слыхал о великом Мен-цзы... и теперь я убежден, что он передо мной. Мне уже восемьдесят лет, но рассудком я, как видно, еще дитя. Возьми меня с собой в школу человеческой мудрости и наставляй как самого молодого и невежественного из твоих учеников {1}.

Вот отчего, сын мой, в жизни лучше иметь друзей, чем тех, кто связан с нами лишь узами благодарности, а так как любовь - чувство добровольное, она живет дольше насильственно исторгнутой признательности. Услуги, нам оказанные, ложатся на нас тяжким бременем, а потому, отказав однажды в благодарности, мы уже не можем вновь пробудить в себе это чувство. Дух, который столь низок, что способен отречься от справедливого долга, не испытывает после никаких угрызений, но, напротив, упивается вновь обретенной свободой и даже радуется собственной низости.

Как это не похоже на ссору двух друзей! Размолвка причиняет страдание обоим. Подобно разрезанному пополам существу из сказки о сотворении мира {2}, души, влекущиеся друг к другу, жаждут прежнего союза; с этих пор счастье каждого ущербно и самые радостные минуты отравлены тоской. И тот, и другой ищет малейшей возможности ускорить желанное объяснение, и даже самой маленькой уступки или случайной встречи бывает достаточно для примирения.

Впрочем, полно рассуждать, позволь мне лучше смягчить суровость моих советов небольшой историей из жизни европейцев, которая отлично пояснит мою мысль.

Некий скрипач и его жена, которые, как водится у супругов, то жили душа в душу, то бранились, однажды поссорились и никак не желали уступить друг другу. Жена, конечно, думала, что права она, а муж упрямо стоял на своем. Что делать? Объяснения только ожесточали ссору, и в конце концов они пришли в такую ярость, что поклялись больше никогда не делить ложа. Обет опрометчивый, ибо в глубине души они по-прежнему любили друг друга, и к тому же в доме была всего одна кровать. Однако они не желали отступать и ночью положили между собой скрипичный футляр. Так продолжалось три недели, и каждую ночь между ними лежал скрипичный футляр.

Но оба уже от души раскаивались в своей клятве: досада их прошла, любовь вернулась, и они были бы рады убрать футляр, но гордость не позволяла ни ему, ни ей сделать первый шаг к примирению. И вот как-то ночью, когда оба лежали без сна, разделенные ненавистным футляром, муж неожиданно чихнул, и жена, как водится, пожелала ему здоровья.

– Послушай, - сказал супруг.
– Ты говоришь так от чистого сердца?

– Да, да, конечно, бедный Никлас!
– вскричала та.

– Тогда, - воскликнул муж, - можно и убрать этот футляр!

Письмо LXVII

[Бежать людей в поисках мудрости - пустая затея.]

Лянь Чи Альтанчжи - к Хингпу, через Москву.

Книги, сын мой, хотя и учат нас уважать интересы ближнего, нередко внушают небрежение к собственным. И юный читатель, внимая наставлениям о том, как радеть о благе общественном, сам становится несчастен и, ревнуя о мировой гармонии, забывает, что в этом концерте у него есть своя партия. Посему я не терплю тех философов, которые выставляют жизненные тяготы в столь привлекательном свете, что их питомцы поклоняются горестям, мечтают изведать прелести нищеты, устремляются ей навстречу, не боясь ее тяжкого бремени, пока оно не раздавит их.

Юноша, проведший отрочество над книгами и знающий жизнь и людей только по ученым трактатам, хранит в голове все нелепые ошибки мудрецов. Неподготовленный к плаванию по жизни, но убежденный в своей проницательности, он самоуверенно отправляется в путь, из тщеславия не спрашивает советов, блуждает наугад и в конце концов оказывается на краю гибели.

Он вычитал из книг и почел за истину, что люди - это воплощение либо всех добродетелей, либо всех пороков. А ведь он научился презирать порок и любить добродетель, а потому, пылкий в своих привязанностях и ослепленный неприязнью, он в каждом человеке видит либо друга, либо врага. От любимых он ждет безупречного благородства всегда и во всем, а недругам отказывает в малейших достоинствах. Это разделение для него непреложно, в нем причина первых его разочарований. Ближе знакомясь с человеческой натурой, он постигает, что в дружбе следует хранить трезвость, а в неприязни снисходительность. Ему становится ясно, что достоинства одних подчас омрачает порок, а изъяны других искупаются добродетелями. Он обнаруживает, что святых характеров без малейших недостатков не существует вовсе и что негодяи бывают не чужды хороших качеств, он замечает нечестие под батистом {1} и верность за тюремной решеткой.

Только теперь, когда уже поздно, он понимает, что ему следовало бы любить с меньшим пылом и ненавидеть не столь яростно, что настоящие мудрецы редко ищут возвышенной дружбы с людьми добродетельными и, насколько в их силах, избегают неприязни даже дурных людей. Каждый день он видит новые примеры того, как дружеские узы, ставшие слишком тесными, рвутся и как люди, которым он выказывал презрение, отплачивают за это сторицей. И в конце концов он вынужден признать, что объявил войну порочной половине человечества, не заручившись помощью и поддержкой добродетельной его части.

Однако наш философ-книжник уже зашел так далеко, что отступать ему некуда, и, хотя стараниями нажитых врагов ему грозит нищета, он решает встретить ее без боязни. Ведь философы описывали нищету самыми радужными красками, и юноша не без тщеславия думает явить собой миру еще один образчик долготерпения, стойкости и смирения.

– Приди же, Нищета! Мудреца ты не страшишь. В твоей свите шествуют Умеренность, Здоровье и Бережливость; Бодрость и Свобода - твои верные подруги. Кто посмеет устыдиться тебя, если сам Цинциннат {2} тебя не устыдился? Журчащий ручей и полевые злаки - вот все, что нужно человеку для удовлетворения телесных нужд. Человеку нужно очень мало и к тому же так недолго {3}. Приди же, о Нищета, и пусть цари дивятся смирению философа!