Гражданин мира, или письма китайского философа, проживающего в Лондоне, своим друзьям на востоке
Шрифт:
– Как несправедливо человечество распределяет славу!
– воскликнул я. Сначала мне попались невежды, которые охотно расточают ее, но не способны распознать истинные достоинства, теперь же - люди, которые знают, кто заслуживает восхищения, но зависть отравляет их похвалы.
Эти неудачи склонили меня к мысли, что мне следует самому узнать тех, о ком так лицеприятно судит публика. Встречая людей поистине замечательных, я видел, сколь они достойны хвалы, которой стараются избегать. Я понял, что восторги толпы расточаются ничтожествам, а жало ее злословия бессильно. Незаурядным людям свойственны мелкие слабости и сияющие добродетели, и они столь же благородны сами, как и их творения. Но, блистая добродетелью и талантами, они, однако, допускают много оплошностей, бросающихся в глаза людям ничтожным. Невежественный критик и глупый педант жадно ищут погрешности в чужих речах и поступках: ведь их чувства тупы и не способны воспринимать красоту. Такие люди ничего не понимают ни в книгах, ни в жизни. Своей хулой они не могут очернить истинный
Прощай!
Письмо СХ
[Проект введения при английском дворе азиатских придворных должностей.]
Лянь Чи Альтанчжи - Фум Хоуму,
первому президенту китайской Академии церемоний в Пекине.
При дворах восточных монархов есть множество должностей, о которых в Европе не имеют никакого представления. Здесь, например, не существует поста чесальщика императорского уха или ковыряльщика монаршьих зубов. У них нет придворного мандарина, носящего королевскую табакерку,или главного устроителя императорского досуга в серале. И всетаки я дивлюсь тому, что англичане удержались от подражания нам во всем этом, так как они обычно восхищаются всем китайским и любят создавать новые и бесполезные должности. Они наполнили жилища нашей утварью, жгут в парках наши фейерверки и даже развели в прудах китайских рыб. Но вывозить, друг мой, им следовало бы не рыб и не утварь, а наших придворных, которые стали бы исполнять все необходимые церемонии лучше своих европейских собратьев и вполне удовольствовались бы большим жалованьем за малые труды, тогда как иные придворные в этой стране выражают недовольство, хотя получают большое жалованье, вовсе ничего не делая.
Вот почему последнее время я подумываю опубликовать прожект о внесении в здешний придворный реестр некоторых восточных должностей и титулов. Я считаю себя гражданином мира, и мне столь же приятно радеть о благе страны, где мне случается жить, как и о благе собственной моей родины.
В роскошных покоях дворца в Пегу нередко заводятся крысы. Однако религия этой страны строго возбраняет их убивать. Посему обычно прибегают к помощи знатного придворного, который, рискуя спасением души, соглашается очистить королевские апартаменты. Когда царствует слабый монарх, придворные крысы кишат в каждом дворцовом углу в необыкновенных количествах. Но благоразумный монарх и ревностный министр вскоре изгоняют крыс из их убежищ за циновками и занавесями, успешно освобождая двор от этой нечисти. Такую должность, по-моему, стоит ввести и в Англии, где, как мне сказали, дворец очень стар, а потому наверное за панелями и драпировками крыс там очень много. Посему было бы не худо дать какому-нибудь министру должность и титул Придворного Крысолова. Его нужно облечь властью изгонять крыс, ловить, травить и давить их с помощью колдовства, ловушек, хорьков и яда. Пускай он беспощадно орудует метлой и смахивает пыль с любых предметов, и не щадит даже паутины, освященной веками. Недавно я рассказал об этом прожекте знатным особам, которые занимают высокие государственные должности {1}. Среди них был главный инспектор Великобритании, мистер Генрикс - глава министерства, Бен. Виктор - казначей, Джон Локман - государственный секретарь, а также издатель правительственной газеты. Все они нашли мое предложение полезным, однако усомнились, что его одобрят придворные обойщики и горничные, которые, опасаясь хорьков, крысиной отравы и порчи мебели, станут, наверно, возражать. Следующее мое предложение носит более общий характер и, я полагаю, встретит меньшее сопротивление. Хотя я не знаю страны, где бы люди так льстили друг другу, как в Англии, англичане совершенно не знают толка в этом искусстве и льстят на диво неуклюже. Их похвальные речи, точно татарские кушанья, весьма обильны, но состряпаны отвратительно. Клиент тут так сдабривает фрикасе, предназначенное для его патрона, что оно оскорбляет обычный человеческий нос, даже еще не достигнув стола. Случись городку отправить поздравление министру, оно обернется сатирой и на министра и на самих поздравителей. Если какой-нибудь фаворит сидит, стоит или спит, тотчас находятся поэты, которые слагают об этом вирши, и священники объявляют об этом с кафедры. Так вот, чтобы избавить и льстеца и его патрона от обязанности, наверное докучной им обоим, я учредил бы здесь должность наследственного льстеца, как это принято при некоторых дворах в Индии. Такой льстец дает знак присутствующим, когда следует выказывать восхищение, а когда изъявлять восторг. Когда император дружески беседует с раджами и прочей знатью, этот чиновник всегда находится возле него. После каждой фразы, чуть только монарх замолчит и улыбнется своим словам, как караматчик (так называется эта должность) считает это неопровержимым свидетельством того, что его величество произнес нечто необычайно остроумное, громогласно возглашает: "Карамат! Карамат! Чудо! Чудо!", всплескивает руками и закатывает в экстазе глаза. Его возгласы тотчас подхватывают окружающие придворные, а император, меж тем, наслаждается молча успехом шутки и обдумывает очередное остроумное изречение.
Я советовал бы английским вельможам непременно сажать за свой стол такого человека. От частого упражнения он быстро поднаторел бы в этом искусстве и со временем без особых хлопот угождал бы своему патрону и сделал бы излишними топорные комплименты неумелых льстецов. Я убежден, что мое предложение придется по вкусу здешним церковнослужителям: ведь кое-кого из них оно обеспечит местечком. И, разумеется, судя по последним их проповедям, многие духовные лица уже вполне подготовлены к тому, чтобы занять эту должность.
Но самым важным я считаю свой последний прожект. Наша соседка российская императрица учредила, как ты, верно, помнишь, женский рыцарский орден. Не отстала от нее австрийская императрица, а у китайцев он существует с незапамятных времен {2}. Дивлюсь, как англичане от всех отстали. Когда я размышляю о том, каких людей возводят здесь в рыцарское достоинство, то недоумеваю, отчего англичане обходят этой честью женщин. Они возводят в рыцари сыроваров и кондитеров {3}; а почему бы не удостоить этого заодно и их жен? Они возлагают на торговцев свечами рыцарские обязанности; так почему бы не облекать ими и их жен? Галантерейщики присягают, как положено рыцарям: "Никогда не покидать поля боя, поддерживать и защищать честь благородного рыцарского сословия добрым конем, сбруей и доспехами". Галантерейщики приносят такую клятву; почему бы не приносить ее их женам? Я совершенно убежден, что их жены разбираются в баталиях и рукопашных намного лучше своих мужей, а что до рыцарского коня и доспехов, так оба знают лишь сбрую на лошади, запряженной в коляску. Нет, мой друг, чем возводить в рыцарское достоинство мужей, я с большей охотой сделал бы рыцарями их жен. Не следует, однако, смущать покой страны этим новшеством. Достаточно воспользоваться названием и девизом какого-нибудь старинного, ныне забытого ордена и предоставить дамам право выбора. В Германии, например, есть орден Дракона, в Шотландии - орден Руты, во Франции - Дикобраза и т. п. Названия эти звучат благородно и вполне приличествуют женскому ордену.
Прощай!
Письмо CXI
[О религиозных сектах в Англии, в частности, о методизме.]
Лянь Чи Альтанчжи - Фум Хоуму,
первому президенту китайской Академии церемоний в Пекине.
Религиозных сект в Англии во много раз больше, чем в Китае. Здесь любой человек, у которого есть желание и возможность нанять помещение для молитвенных собраний, может стать основателем секты и торговать новой верой {1}. Те, кто продают последнюю новинку, предлагают чрезвычайно выгодные сделки, суля своим последователям за весьма малые деньги весьма большую уверенность в грядущем спасении.
Их лавки недурно посещаются, а клиентура день ото дня растет, так как все, разумеется, хотят попасть в рай, не тратясь много.
Не подумай, однако, будто эта новая секта отличается своими взглядами от официальной религии. Было время, когда расхождения во взглядах и впрямь разделяли сектантов и подчас сводили инаковерующих на поле боя. Распри возникали тогда из-за белых одежд, черных мантий, шляп с полями и поперечных прорезей карманов, и у людей были хоть какие-то основания для вражды, они знали, что защищают. Теперь же англичане настолько исхитрились в делах веротворчества, что основали новую секту, не имея никаких новых взглядов. Они враждуют из-за принципов, которые обе стороны в равной мере отстаивают; обе стороны ненавидят друг друга, и в этом заключается их единственное различие.
Но хотя они и придерживаются одинаковых взглядов, поведение их кое-чем отличается. Исповедующие официальную религию смеются, когда им весело, а если и стонут, то лишь от страха или боли. Последователи же новой секты, напротив, рыдают ради собственного удовольствия и не признают иной музыки, кроме хоровых вздохов и стонов или мелодий, подражающих стенаниям. Они ненавидят смех. Влюбленные объясняются друг с другом стихами из Плача Иеремии {2}, жених приближается к брачному ложу с погребальной торжественностью, а невеста выглядит мрачнее, чем лавка гробовщика. Танцы, по их мнению, прямой путь в дьявольские сети, и они скорее предпочтут забавляться хвостом гремучей змеи, чем возьмут в руки игральные кости, даже ради шутки.
Ты, конечно, понял, что я описываю секту фанатиков, и уже сравнил ее с восточными факирами, браминами и талапойнами {3}. Ты знаешь, что из поколения в поколение многие члены этих сект никогда не улыбаются и добровольное мученичество - вот единственное достоинство, которым они могут похвастать. Фанатизм всюду приводит к одному и тому же: терзают ли плоть факира булавками или держат брамина в темнице, кишащей крысами, простирают талапойнов ниц или налагают суровую эпитимию на сектанта - фанатики, отвернувшиеся от света разума, всегда угрюмы; страх их зависит от глубины их невежества, так как людей, блуждающих в потемках, постоянно гнетут дурные предчувствия.
И все же есть более веская причина, побуждающая фанатика ненавидеть смех: он сам нередко становится мишенью насмешек. Примечательно, что проповедники ложных доктрин терпеть не могут веселья и, сея всюду семена лжи, призывают к серьезности. Так, например, китайского идола Фо никогда не изображали смеющимся, глава браминов Заратустра смеялся, говорят, дважды: появившись на свет и покидая его. Даже Магомет, хотя и любил радости плоти, был заклятым врагом веселья. Когда однажды он рассказывал своим последователям, что в день воскресения из мертвых все предстанут нагими, его любимая жена заметила, что такое сборище будет нескромным и неприличным. "Глупая женщина, - вскричал мрачный пророк, - хотя все до единого и будут наги, в этот день им будет не до смеха!" {4} Люди, подобные Магомету, ненавидят смех, ибо видят в нем самого грозного врага, и предписывают нам серьезность, желая скрыть собственное ничтожество.