Гражданин тьмы

Афанасьев Анатолий Владимирович

— Главное, собаки, — сказал я. — Фокс меня пропустит, а тебя нет.

— Хочешь уйти один?

— Надо что-то придумать… Как ты вообще относишься к собакам?

— Я не боюсь собак, я боюсь людей.

— Может, взять тебя на руки, и тогда он решит, что ты мертвая? Собаки не трогают мертвых.

— В отличие от людей, — усмехнулась Надин. — Люди пожирают мертвечину с огромным аппетитом, не правда ли, Анатолий Викторович?

— Не умствуй, малышка, не время… Кстати, мы не встречались в прежней жизни?

— Встречались, и не раз. Скоро вы вспомните.

Хороший разговор, вполне уместный

перед дальней дорогой.

Мы бегом одолели освещенную стометровку до можжевеловой рощицы. Фоке будто поджидал нас, степенно выступил из тьмы, громыхнув цепью. Я заранее приготовил треску.

— Привет, дружище… это всего лишь мы. На, покушай сладенького.

В полумраке круглые собачьи глаза слюдянисто поблескивали. Он понюхал угощение, укоризненно покачал башкой и подозрительно взглянул на Надин. Девушка стояла неподвижно, свесив руки вдоль туловища.

— Не сомневайся, старина, — заспешил я с объяснениями, — Она такая же, как я. Невольница. Ну да, мы хотим смыться отсюда. Здесь нам очень плохо. Ты же знаешь, как это бывает. Ты хороший, интеллигентный пес, у тебя своя голова на плечах. Пропусти нас, пожалуйста.

Фокс слушал внимательно, Надин фыркнула:

— Пообещай заплатить, Анатолий Викторович. За беспокойство.

Овачар глухо заворчал и повел носом. Надин — о мужественная душа! — спокойно протянула руку и шагнула вперед. Ее руку пес понюхал и лизнул. Я был ошарашен и смущен. Такого не могло быть, чтобы милые собачки не напали на чужака, да еще среди ночи. Или Надин не чужая?

— Не то, что ты думаешь, — сказала она. — Просто он чувствует, что во мне нет коварства. Собаки умнее нас.

— Ладно, пойдем потихоньку.

Прижавшись друг к дружке, мы осторожно обогнули Фокса, который демонстративно отвернулся. Возможно, ему было стыдно за свою противоестественную доброту.

Через минуту очутились у калитки, и она была точно такя же, какая виделась издали или мерещилась: черная решетка, подвешенная на медных штырях. Надин осветила фонариком на замок, а его и не было. Калитку yдерживал в закрытом положении обыкновенный засов. Я потянул за штырек, и он выскользнул из паза, промасленный.

— Чудеса какие-то, — пробормотал я в растерянности.

Мы одновременно оглянулись. Никто не бежал к нам со смирительной рубашкой, не свистел в свисток — и сигнализация молчала.

— Да, — согласилась Надин. — Что-то тут не так.

— Тебе страшно?

— Немного. А тебе?

— Черт его знает. Я ведь уже прошел несколько этапов генной перестройки и не могу отличить реальность от видения. Вполне возможно, все это нам только снится.

— И сад, и ночь, и калитка?

— И многое другое… Смешно…

— Что смешно?

— Если птицу долго держать в клетке, а потом отворить дверцу, она будет вести себя точно как мы сейчас.

Надин вложила свою руку в мою, и ее тепло одурманило меня.

— Какие глупости! — заметила презрительно, — Ты же видишь, я из плоти и крови. Никакой не мираж.

— Это ничего не значит, — уверил я. Чтобы убедить, Надин прижалась и подставила губы. Наш второй поцелуй был еще натуральнее, чем первый днем.

— Что ж, пойдем. — Я с сожалением оторвался от ее нежного рта. — Но если что-то случится, не пугайся. Это всего лишь эксперимент.

— Понимаю, —

кивнула она.

Случилось вот что. Калитка отворилась с мелодичным скрипом, и мы, взявшись за руки, прошмыгнули через нее. Я успел поднять глаза к звездному небу, вдохнуть полной грудью свежий воздух, но в ту же секунду раздался металлический щелчок, вспыхнул электрический свет, и мы обнаружили себя на пороге просторного помещения, заполненного хохочущими, кривляющимися людьми. Им было над чем потешаться. Мы с Надин по-прежнему держались за руки, но на нас ничего не было: ни комбинезонов, ни трусиков — оба голенькие, как в баньке, зато в правой руке я сжимал гвоздодер, а у Надин в пальчиках был черный фонарик. Девушка растерялась, а я нет, потому что сразу догадался, что это галлюцинация. Среди глумящейся, визжащей толпы различил несколько родных лиц, несовместимых с этим местом: Оленька и Виталик, наряженные в Деда Мороза и Снегурочку, Мария Семеновна с бледным отрешеным лицом, словно покойница, могучая Макела — и даже бывший мой начальник по институту, профессор Сидор Астахович Пресняков собственной персоной, с мобильником. Заправлял в разномастной компании главный врач хосписа Герасим Остапович Гнус, да и все помещение представляло собой не что иное, как огромную операционную, заполненную всевозможным медицинским оборудованием, включая аппарат искусственного кровообращения.

Надин выронила фонарик и испуганно шагнула назад, но наткнулась не на калитку, а на обыкновенную плотно запертую дверь.

— Держи себя в руках, — посоветовал я. — Это сон. Я предупреждал.

— Какой сон? — не поверила она, — Погляди на эти хари. Они чересчур живые.

— Да, живые… И все равно это сон.

— Тогда давай проснемся… Разбуди меня, пожалуйста! Я невольно залюбовался ее грациозным телом с золотистыми крупными сосками на полных грудях.

— Невозможно, девочка. Мы полностью в их власти. Надо смириться. Стой спокойно.

От толпы отделился Герасим Остапович, подошел поближе. С опаской глядел на мой гвоздодер.

— Поздравляю, Иванцов. От всей души поздравляю. Вы с честью выдержали последнее испытание, посрамили сомневающихся.

— Рад стараться, доктор.

— Но впереди самый трудный этап: молекулярная перестройка. И тут, знаете ли, наука наукой, но вы должны помочь. Никакого внутреннего напряжения, никаких побочных эмоций… Не угодно ли попрощаться со своими близкими?

Пока мы разговаривали, толпа зевак притихла. Старший наставник Робентроп с шумом высморкался на пол, что было ему несвойственно как чистоплотному арийцу. Макела плакала. Японец Су Линь что-то нашептывал на ухо моей жене, что-то видно, утешительное: Манечка вдруг заулыбалась.

— Нет, не хочу, — сказал я. — Долгие проводы — лишние слезы.

— Напрасно, — огорчился Гнус, — Доведется ли еще свидеться?

— Ничего. Переживу как-нибудь.

— И то верно… Извольте эту железяку. Больше о вам — хе-хе — ни к чему.

Я передал ему гвоздодер, и Герасим Остапович обратился к Надин:

— А вам, мадемуазель, посоветую брать пример с Иванцова. Побольше, как говорится, оптимизма. Видите, какой он рассудительный? Уверяю, ему пришлось труднее, чем вам. Все-таки бывший интеллигент. Знаете, как они дрожат за свою шкуру?