Гражданин тьмы

Афанасьев Анатолий Владимирович

— Не борись, Толюшка… С кем борешься? Их не одолеть.

— Не пойму, о чем ты?

После второго изнасилования она слегка запыхалась, мерно вздымалась и опадала, как черная гора перед извержением.

— Хитрить бесполезно, Толюшка. Они все знают про нас. Их не обманешь.

Я не поддержал скользкую тему, прикинулся засыпающим. Боялся, как бы на самом деле не уснуть. Макела, в сущности, права. Все наши мысли, слова и поступки они знают наперед, и поэтому то, что я собирался предпринять, отдавало безумием. Но ведь таким же безумием было все остальное: и мое пребывание здесь, и прошлая жизнь, которую

помнил урывками, как кадры не про меня снятого кино, и страна, в которой нам посчастливилось родиться, пропитанная сумасшествием, до основания. Оставалось надеяться, что когда-нибудь множество безумий, наложенных одно на другое, вдруг обернутся своей противоположностью — здравым смыслом.

Около трех соскользнул с кровати и впотьмах напялил комбинезон. Взял с собой сигареты, спички и кусок вяленой трески, прихваченный с ужина. Треска даже сквозь два полиэтиленовых пакета аппетитно припахивала скипидаром. Макела крепко спала, похрапывая одной ноздрей, вторая наглухо схвачена железной скобой. Это украшение она стала носить недавно, увидев такую же скобу-ракушку в рекламе противозачаточных средств. Повинуясь душевному смутному побуждению, я поцеловал спящую негритянку — и шмыгнул в коридор.

Погруженный в наркотическое забытье хоспис «Надежда» безмолвно покачивался в вечности. Здешняя ночная тишина была осязаемой и прилипала к коже, как влажная листва. Довольно тягостное ощущение. Казалось, мяукни кошка или хлопни дверь — и произойдет то же, что бывает при разрыве гранаты в замкнутом пространстве. Но такого еще не случалось. Чья-то непреклонная воля в определенные часы не допускала ни малейшего шума. Я предполагал, что подобное коллективное выпадение в вакуум входило в технологию эксперимента. В глубине коридора под настольной лампой, уронив лохматую голову на стол, беспамятствовал дежурный санитар. Я миновал его так же легко, как прошел бы мимо каменного изваяния.

Комната Надин располагалась в противоположном крыле, десятая слева. На секунду я засомневался, прежде чем постучать. Комната могла быть как с одной, так и с другой стороны, смотря куда стоять лицом. Досадный прокол, но делать нечего. Едва прикоснулся к дереву костяшками пальцев: тук-тук!

Надин ждала, дверь сразу распахнулась, чуть ли не на всю ширину. Опять загадка: на то, чтобы научиться открывать запор изнутри, мне понадобилась неделя, а ей…

Секунда — и она рядом. В тусклом коридоре возбужденно светится милая мордашка.

— Все в порядке? — Шепот едва различимый, молодец девушка!

— Иди за мной… Главное — тихо.

— Я знаю дорогу.

— Хорошо, ступай впереди.

По боковой лестнице спустились вниз, пересекли просторный холл, где на диване скорчились двое автоматчиков; проникли в столовую — и оттуда, через кухню, по грузовому желобу нырнули в подвал. Прокатились, как на ледяной горке.

В подвале хоть глаз коли, но Надин щелкнула фонариком с острым, рассекающим тьму лучом. Откуда у нее фонарик? Но думать некогда — и нервы напряжены до предела. Cпросил, не мог не спросить:

— Кто ты такая, Надин?

— Потом, Анатолий Викторович, все потом. Мы должны выбраться отсюда. Иначе — хана.

Анатолий Викторович! Не ты ли, деточка, интересовалась, как меня зовут? Оказывается, и без того знаешь. Хотя… За это время ей кто угодно мог наплести.

Та же моя возлюбленная Макела. Здесь замкнутый мирок. Надолго не затаишься.

Благополучно миновав несколько смежных помещений заставленных тюками, мешками, а то и просто заваленных строительным мусором, уперлись в дверь, которую искали: обитую железом, массивной конфигурации и с висячим замком.

— Так здесь же замок, — удивился я.

— Замок, — подтвердила Надин. — Но вы же мужчина.

— И что из этого вытекает?

— Сбейте его… Сейчас найдем какую-нибудь железку… Я забрал у нее фонарик и внимательно обследовал замок. Такой же когда-то висел на гараже, когда он у меня был возле Черемушкинского рынка. Впоследствии все гаражи приватизировали кавказцы под свои склады. Открыть такой замок нетрудно, если есть ключи. Можно и снять, выдрав с мясом из крепежей, если под рукой окажется фомка.

— Ты уверена, что дверь ведет в сад?

— Да… Я видела план…

Четвертая или пятая загадка. Не удивлюсь, если на улице поджидают санитары со смирительной рубашкой. Кстати, эти рубашки с фирменным знаком «Версачи», расшитые цветной ниткой наподобие кимоно, в хосписе использовали не только по прямому назначению, но и как банные халаты.

Подходящее орудие нашлось в соседней комнате, среди мешков со щебенкой: стальной гвоздодер с загнутым и расщепленным хвостом. На поиски ушло минут двадцать, но пришлось зажечь свет, с фонариком провозились бы дольше. Надин захлопала в ладоши.

— Я же говорила, я говорила!

Я взвесил рычаг в руке, почему-то представляя подлую рожу главного врача Герасима Остаповича Гнуса, который, по разговорам, отправился на симпозиум в Цюрих и поэтомy отсутствовал на презентации.

— Не знаю, как с замком, но если такой штукой хрястнугь по тыкве… — заметил мечтательно.

Замок поддался с третьего захода, но дверь все равно держалась плотно. Я сильно поранил пальцы, пока выдирал ее из пазов. Усилия вознаградились сторицей. Поднявшись по каменной лестнице и сдвинув еще одну, решетчатую дверь, мы очутились на улице, среди благоухающей летней ночи. Сад спал, погруженный в небесное марево, словно укрытый марлевой накидкой. В здании ни единого горящего окна, лишь недреманные очи прожекторов, расположенных на крыше и на специальных столбах, расставленных по периметру территории, создавали световую иллюзию замкнутого пространства. Мы укрылись под каменным карнизом — въездные ворота справа, слева тропа, уводящая к вожделенной калитке. Эта калитка порой снилась мне ночами — едва различимый в зарослях изящный ажурный квадрат в кирпичной кладке, сквозь который просвечивала река.

— Ты готова?

— К чему? — ответила, будто простонала. Через ткань комбинезона я отчетливо слышал, как судорожно билось ее сердце. Происходило что-то странное. Девушка была мне чужой. Ни дочь, ни любовница — никто. Но я был почти счастлив, что она рядом.

Электронная слежка в хосписе, разумеется, продолжалась и ночью, но если удастся добраться до калитки и обмануть собак, если калитка не мираж и гвоздодер, который я прихватил с собой, поможет ее открыть, то возникал шанс (маленький!) вырваться на волю. За забором — необозримые леса, река, дороги. Там русская земля. Двух человечков, как две песчинки, она легко укроет в своих объятиях.