Гражданин Том Пейн
Шрифт:
Пейн, осторожно тронув старика за руку, остановил его:
— Достаточно, отец, мы это напечатаем.
Эйткен собрался было что-то сказать, но покосился на Пейна и промолчал.
— Вы были сегодня возле ратуши? — спросил Пейн у старика.
— Я там был.
— И что думаете об этом?
— Думаю, что это начало пути, долгого и тяжкого.
За полночь, когда старик давно ушел, Пейн сидел в лавке и наблюдал, как Эйткен, негромко чертыхаясь, сражается с древнееврейскими литерами.
— Идите спать, —
— Какой там сон, неохота.
— Надо бы рассчитать вас к свиньям собачьим за то, что втравили меня в эту чертову затею.
Пейну отчаянно хотелось поговорить, хотелось, чтобы родная душа отозвалась на его думы; хотелось услышать смех и слезы, незначащие восклицанья.
— Скажите, вы любили женщину? — спросил он Эйткена и в ответ услышал:
— Совсем сдурел!
А ему просто хотелось найти частицу прошлого, откуда он мог что-то взять и поделиться с другим, пока все это не растаяло как дым.
…Корсетником Пейн перебывал в Тетфорде, Лондоне, Дувре, Сэндвиче; в Порсмуте, Брайтоне на юге, в Бате, Винчестере, Бристоле — он нигде не приживался. Какое бы новое ремесло ни испробовал, всякий раз возвращался к корсетам; ткал ли он, латал ли сапоги, резал ли по дереву, портняжничал, копал землю, пахал или сеял, он возвращался назад к корсетам, они были его судьбой. И когда жил в Сэндвиче, встретил Мэри Ламберт.
Пухленькая, разбитная, хорошенькая на свой лад, с ямочками на щеках, кареглазая, с округлыми руками, на несколько лет моложе его. Ему в то время шел двадцать второй год.
Она служила в прислугах и, когда он впервые увидел ее, покупала у мясника отбивные. Она была не из тех, кто выбирает на глаз; она щупала мясо, разминала его в руках и напоследок объявила:
— Ладно, только смотрите, без обмана. А то наложите один жир.
— Красота отбивные, — сказал мясник. — Лучше не бывает.
— Фью! Мне бы столько шиллингов, сколько раз я видала получше!
— Пожалте за дюжину.
— Ладно, вы жир-то срежьте.
Пейн в это время смотрел на нее во все глаза — причем она это знала, — смотрел и уже не помнил, для чего зашел в эту лавку, то ли мяса купить на ужин, то ли косточку для собаки, которую тогда держа, то ли зная в душе, что найдет здесь ее, и тогда, понятно, ничто на свете не в силах было свернуть его с пути. Она вышла, и он вышел следом, даже не слыша за собою вопрос мясника:
— Эй ты, а тебе чего?
Когда они прошли шагов двадцать, она повернулась к нему:
— А ну, иди своей дорогой.
Пейн стоял и молчал как дурак.
— Ступай, ступай! Я с такими не знаюсь.
— Я ничего плохого не делаю, — проговорил Пейн.
— Фью! — Она фыркнула и, повернувшись на каблуках, пошла дальше, и Пейн — за ней, стараясь идти с ней в ногу, моля отчаянным голосом:
— Скажите, как вас зовут, пожалуйста.
—
— Дайте я помогу вам нести свертки.
— Без тебя справлюсь. Катись, слышал, и больше не лезь ко мне, а то дождешься, хозяину своему пожалуюсь.
Он ее снова увидел, иначе и быть не могло в таком маленьком городке, как Сэндвич. Разузнал о ней кое-что — выяснил, например, что ее зовут Мэри Ламберт. Она все понимала, конечно; он был не в силах держаться на отдаленье, ходил за нею по пятам, подстерегал ее, иной раз ухитрялся даже сказать ей несколько слов. Когда ей случалось улыбнуться ему, а так иногда бывало, он не помнил себя от восторга. Его очередной хозяин Джон Григ взял себе моду подтрунивать над ним, подмигивать, подталкивать локтем в бок.
— Эх, продувной ты малый, Том, да только нам все известно!
Он был отчаянно, дико влюблен и в ответ лишь беспомощно улыбался.
— Поди-ка, уже облапить ее успел, хе-хе? Надо будет тебе накинуть шиллинг.
Иногда она разрешала ему с ней прогуляться. Он стал покупать и подарки, так как заметил, что она мягче с ним обходится, если явиться с подношением. Как-то раз, в тихий вечер, он позвал ее пройтись с ним к реке.
— Фью! Там топко, грязно!
— Там красиво. И вы такая красивая…
— Чудак ты, право, чудак, мастер Пейн. Что, у тебя девчонки никогда, что ли, не было?
Он собрался с духом:
— Такой, чтобы я любил, не было.
Она пожала плечами, тряхнула головой.
— Мэри…
— Я в городе люблю гулять, — сказала она. — Девушке не годится далеко уходить с мужчиной.
— Мэри, я нравлюсь вам хоть немножко?
— Не знаю, все может быть.
— Мэри!
Но она уже затрещала про свое, про дом, в котором служила про хозяйку, горничную, повара — и про лакея, который прямо сходит по ней с ума.
— Вчера как чмокнет меня! — болтала она.
— Мэри, я вас люблю!
— Фью! — она улыбнулась.
Однажды он спросил, каково ей служить.
— А что, я всегда была у хороших господ, — сказала она.
— И тебе по душе быть прислугой?
Она ощетинилась.
— Все лучше, чем некоторые, кто, может, и рад бы пойти в услуженье, да кишка тонка.
— Я это не к тому, чтобы тебя обидеть, — оправдывался он. — Только мне неприятно думать, что ты — и вдруг прислуга.
— Думай не думай — мне-то что.
— Я же люблю тебя.
Она тряхнула головой.
— Неужели это совсем ничего не значит? Пойми ты, я тебя люблю, пойми, я умереть за тебя готов — и я не просто какой-то корсетник. Я другого хочу и сам хочу стать другим — мне целый мир нужен, чтоб отдать его тебе.
— Фью!
— Мне по силам дать тебе целый мир, — сказал он яростно.
Она подбоченилась и сделала реверанс.
— Мастер герцог, ваше высочество…