Гражданская война в России: Черноморский флот
Шрифт:
Тогда кто-то поставил А. И. Рубину вопрос ребром: «Значит ли его заявление призыв к непризнанию Советской Власти, и если это так, то имеет ли возможность и согласна ли Кубано-Черноморская республика взять на себя снабжение флота всем необходимым в случае, если флот отколется от центра» А. И. Рубин заявил, что неисполнение приказания центра Кубано-Черноморская республика не считает за факт непризнания Советской Власти, но что вследствие плохой связи и информации центр не знает настоящего положения на Кубани и впоследствии только похвалит нас всех за неисполнение его ошибочного распоряжения.
Что касается вопроса снабжения флота, то он не считает себя полномочным решить этот вопрос без общего собрания ЦИК и предлагает выбрать делегацию от собрания, которая, поехав в Екатеринодар, получит ответ непосредственно от ЦИК. [64]
Тут же была избрана делегация в составе нескольких офицеров и матросов, с командиром миноносца «Пронзительный» бывшим лейтенантом Бессмертным во главе. Характерно то обстоятельство, что ЦИК Кубано-Черноморской республики почему-то не мог собраться в течение трех дней, и делегация вернулась лишь 17 июня к вечеру, т. е. уже тогда, когда решение было окончательно принято, и суда, постановившие идти в Севастополь, уже находились не в гавани, а на рейде. В конце концов, делегации сообщили, что ЦИК Кубано-Черноморской республики от предложений А. И. Рубина отмежевался и предоставляет решить вопрос о судьбе флота ему самому, без всякого давления со стороны ЦИК.
Но вернемся к описываемому собранию; после А. И. Рубина взял слово председательствовавший, вместо не желавшего присутствовать на собрании командующего флотом А. И. Тихменева, командир дредноута «Свободная Россия» бывший капитан 1 ранга Терентьев.
Последний, подробно изложив действительное положение флота, представлявшего из себя собрание судов, лишенных почти всякой боеспособности и возможности передвигаться даже для элементарного маневрирования, правильно указал, что никакой реальной поддержки при существующих условиях флот армии оказать не может.
Тогда взял слово вышеуказанный представитель фронтовых частей Кубано-Черноморской республики и с истерическим воплем закричал: «А я скажу вот что: дела на фронте хороши, к нам идет из центра масса оружия, ожидаются эшелоны в несколько тысяч офицеров - добровольцев из Москвы и Петрограда, нам не важно, будет ли флот в состоянии сражаться или нет, для масс важна моральная сторона, им нужна уверенность, что в тылу находится наш флот, - если же флот себя потопит, то фронт придет в отчаяние, и я заявляю, что вся армия в количестве 47 тысяч повернет свой фронт на Новороссийск и подымет всех до одного моряков на свои штыки».
Все это приправлялось угрожающими грубыми жестами. Само собой разумеется, что этот неожиданный выпад произвел удручающее впечатление на собрание. Сторонники [65] потопления поняли, что решение, приемлемое для них, теперь потеряло много шансов на успех, - сторонники же «сдачи» в душе воспрянули духом, так как теперь за них оказалась та часть шкурников, которым немцы были менее страшны, чем штыки Кубанской республики. Вероятно, этим психологическим фактором и объясняется, что в дальнейшем решение «за поход» в Севастополь, до тех пор не собравшее среди широких масс ни одного голоса, дало в конечном результате сравнительно большой процент голосов.
Как только широкие массы узнали о результатах бывшего собрания, начало твориться нечто невероятное: почти поголовно, на бесчисленных митингах, начал процветать лозунг «сражаться до последнего снаряда» и неизменно сопровождающее его массовое дезертирство.
Так тянулось время до 16 июня, когда во что бы то ни стало надо было прийти к определенному решению. Кстати упомяну, что 12 июня неожиданно выехали: из Новороссийска комиссар флота Н. П. Глебов-Авилов и представитель центра И. И. Вахрамеев.
16 июня я вернулся на миноносец с последнего делегатского собрания, на котором командующий флотом А. И. Тихменев, как это будет видно ниже, бессовестно подтасовав подсчет голосов, заявил, что большинство высказалось за уход в Севастополь - к немцам, и приказал приготовиться к походу на завтра, 17 июня, к 9 часам утра.
Я собрал команду своего миноносца и, осветив общее положение, сказал: «Завтра утром будет поднят сигнал командующего о выходе судов на рейд для похода на Севастополь. Я имею приказание приготовиться к походу к 9 часам утра на завтра. Но я сам и несколько человек из числа команды решили этого приказания не исполнять и я заявляю, что мы решили лучше умереть, чем сдать миноносец «Керчь» германцам в Севастополе или Новороссийске, и примем все меры, чтобы его утопить. Я призываю Вас исполнить, может быть последний в Вашей жизни, долг перед Черноморским флотом, который так или иначе покончит свое существование 19 июня. Я спрашиваю, кто пойдет вместе с нами не только затопить свой миноносец, но и поможет потопить те корабли, которые сами этого [66] сделать будут не в состоянии. Для устранения возможности угрозы армии Кубано-Черноморской республики, в которую я, признаться, не верю, я предлагаю идти после потопления судов в Туапсе, где я, с несколькими желающими, после своза команды на берег, затоплю миноносец».
Результат был ошеломляющий: вся команда до одного поклялась затопить не только свой миноносец, но и другие корабли, и заявила, что ни один человек не уйдет с корабля, не исполнив своего долга. Тут же команда предложила мне единоличное командование, причем на членов судового комитета возлагалась обязанность содействовать скорейшему исполнению отдаваемых мною приказаний.
Итак, на «Керчи» оказался полный состав команды (134 человека), каковой и сохранился до самого прихода в Туапсе, так как за все это время на миноносце не было ни одного случая дезертирства. У трапа сейчас же был установлен караул, дабы на корабль никто без моего ведома, или ведома членов судового комитета, не мог проникнуть на палубу - мера совершенно необходимая, так как пристани были битком набиты толпой весьма подозрительного вида, и отдельные лица то там, то сям проникали на соседние миноносцы. Боясь какой-нибудь провокации, я взял к себе в каюту все приборы Обри от мин и боевые ударники, которые до самого конца неизменно охранялись либо мной, а когда я отлучался с корабля, минно-машинным унтер-офицером 1 статьи Кулиничем.
16 июня около 6 часов вечера я был у командующего флотом А. И. Тихменева на «Воле». В присутствии минного офицера, минной бригады бывшего лейтенанта Цветкова, с давних пор ярого сторонника сдачи судов, и артиллерийского офицера «Воли» бывшего лейтенанта Неаронова я убеждал А. И. Тихменева не уходить в Севастополь, а потопить суда, памятуя, что его руками пишется последняя страница истории Черноморского флота, которого послезавтра все равно существовать уже больше не будет. Я подчеркивал, что в настоящее время только страх перед угрозой Кубано-Черноморской республики не позволяет массам решиться на потопление флота, что легко исключить [67] эту угрозу, обещав свезти команды, принимавшие участие в потоплении, в Туапсе, и что, наконец, миноносец «Керчь» целиком, в полном составе, решил топиться.
А. И. Тихменев ответил, в нерешительности переминаясь с ноги на ногу: «Это совершенно верно, но теперь уже поздно. Я знаю лучше вас настроение флота, и он весь пойдет в Севастополь, - да и вы не можете быть уверены в своей команде - уверяю вас, они выбросят вас при первых же попытках потопления судов за борт».
Неаронов молчаливо и с иронической улыбкой смотрел на меня, как смотрят на Дон-Кихота.
Цветков же был предприимчивее: после реплики А. И. Тихменева, видимо заметив его колебание, он бесцеремонно схватил меня за рукав и грубо сказал: «Ну, пойдемте отсюда, вы мешаете командующему флотом, он очень занят». Мне стала ясна бесцельность спора с людьми, у которых, как призрак перед глазами, стояло декабрьское избиение офицеров в Севастополе, парализовавшее в них всякую волю, решимость и чувство чести, столь необходимые в столь тяжелый момент.