Гребень из рога единорога
Шрифт:
Тут я замечаю нужную травку прямо на соседней кочке. Забыв о разговорчивых сапогах, перепрыгиваю поближе и выдергиваю пучок травы вместе с разлапистым корнем. Оценив тяжесть добычи, решаю что колдунье этого хватит за глаза. И пока местный Йожин не поменял предпочтения по своему сегодняшнему меню, возвращаюсь тем же лесным путём к колдунье.
– Во! – гордо трясу длиннющим корнем перед крючковатым носом Морге.
– Ох, молодец-то какой! – ласково радуется та, – А я тебе баньку истопила.
– И то, дело, – без задней мысли, легко соглашаюсь я.
Когда прогревшись и напарившись, возвращаюсь в избу, печь колдуньи уже пышет жаром. Но стол, на удивление, пуст.
И тут я чувствую какой-то подвох – и с банькой, и с печью, и с колдуньей. А сама хозяйка стремительно меняется – согбенность напрочь исчезает, тело распрямляется, наливается силой, и вот передо мною уже стоит вполне себе внешне ничего женщина лет сорока. Весьма грозного и воинственного вида. С голодным блеском в темнейших глазах. Помог, значит, добытый эквалитус… Но это нисколько ни радует.
Морге медленно поднимает руку с мелодично позвякивающими колокольчиками. И я тут же теряю всяческие ощущения от своего чистейшего тела. Вот же… Дурень!
– Ам-ам, – лишь растерянно бормочу. – А-а-а…
– Худосочен, конечно, но с яблоками пойдёт, – оценивает мои достоинства, почему-то только с кулинарной точки зрения колдунья. – Печь, открывай заслонку!
– Эй, эй. – неожиданно «просыпаются» до того помалкивавшие сапоги, видимо, напуганные перспективой совместного запекания в яблоках. – Мы несъедобные! Прежде нас снимите!
У Морге от душераздирающих воплей моей обувки отвисает челюсть.
– Ты, это что, болезный? В Йожина всё-таки проваливался?
– Ага-а, – с трудом киваю непослушной головой.
– И он тебя не съел? – всё более удивляется любительница добрых-молодцев в яблоках.
– Ага-а… – Я бы и рад более развёрнуто поведать о своих приключениях на болоте, но только-то и могу, что выдавливать из себя, – Ага-а-а…
Колдунья стремительно теряет внешний вид сорокалетней воительницы и вновь обретает скрюченный образ старой-престарой перешницы.
– Больной, что ли? – словами придворного эскулапа подозрительно интересуется у меня.
– Нет. Здоров как… – Но как именно здоров, в голову ничего дельного не приходит. – В общем, здоров.
Колдунья оценивающе смотрит на обувку:
– Поросятина?
– Почему сразу – поросятина? Мы – кабанятина! – дружно тараторят разговорчивые сапоги.
– Хрен редьки не слаще… Во всяком случае, для Йожина.
Морге щёлкает перед моим носом пальцами, и морок бездвижности покидает чресла. Я облегчённо вздыхаю. Кажется, на этот раз пронесло. Вновь обретя силу в руках и в ногах, а с ней и привычное нахальство, спрашиваю у колдуньи:
– Так, как на счёт гребня? Свою часть договора я исполнил – вернул тебе сварение желудка. Исполни свою.
– Ну, ты нахал, – удивляется колдунья.
–
– Какой есть. – Я пожимаю плечами. – Сказочный мир – сказочные обитатели…
Путь в страну, где водятся единороги, лежит через раскинувшийся на горизонте горный кряж. Правда, как клятвенно заверила Морге, ничего про хоть одного убиенного обладателя единого рога она слыхом не слыхивала и знать не знает. И потому, откуда мог взяться гребень из оного рога, она ума не приложит. Что нисколько и ни удивительно – откуда у колдуньи ум, который можно куда-либо прикладывать…
Всю дорогу до трактира, где остался мой верный конь по кличке Сивый, сапоги без умолку болтают – про вонючие носки, про сухую прекрасную погоду, про каменистую дорогу, снова про вонючие носки, про Йожина с болота, что наделил их говорливостью с сознанием в придачу, и снова про носки… В общем, оставалось только радоваться, что в пасть к Йожину не загремел до кучи и мой Сивый. Представляю себе развесёлую компашку – говорящие сапоги на пару с говорящим конём…
– Заткнитесь вы уже! – неожиданно раздаётся незнамо откуда.
От неожиданности я останавливаюсь… Это ещё что за…
– Ну, началось, – начинают возмущаться сапоги, – Проснулся!
– Кто проснулся? – чувствуя, как начинают шевелиться волосы на макушке, спрашиваю я.
– Кто-кто… Аспид!
И я перевожу взгляд на свой ремень из кожи чёрного аспида.
– Да-да. Это я, – соглашается с моим недоуменным взглядом тот. – А нече было лезть в пасть к Йожину. Там обретают с-сознание и дар речи любые вещи, выделанные из убиенных животных.
Вот же… Теперь к компании болтливых сапог присоединяется говорящий поясной ремень. Бедная моя голова продолжает движение, наверное по бесконечному, кругу…
– Так, давайте договариваться. – Решаю установить границы дозволенного и области табуированного. – Можете чесать языками, или чем вы там болтаете, но только вне присутствия посторонних. Мне ещё обвинения в чёрной магии не хватало!
– А чего сразу в магии?! – дружно восклицают сапоги. – Мы из-за такой мелочи молчать не будем!
– А чем не угодил чёрный цвет? – присоединяется к возмущениям ремень из чёрного аспида, – Можно подумать, все беды человеческие исходят из наличия в подлунном мире чёрного…
– Цыц, малявки, – прерываю препирательства я и пытаюсь воззвать к разуму, какой он у говорливых вещей ни есть, – За подозрением в чёрной магии вполне может последовать испытание водой, а затем сожжение на костре. И обычно казнимые горят вместе со всей своей обувкой и одёжкой.
– Какая дикость! – удивляется Аспид, – Никогда людям не доверял – ограниченные, примитивные в с-сознании с-своего надуманного величия с-создания.
Сапоги задумчиво помалкивают, видимо, оценивая риски своей сказочной говорливости.