Греческий огонь

Малерба Луиджи

— Что вы имеете в виду?

— Что жизнь придворных полна неожиданностей. В любую минуту они могут впасть в немилость и даже умереть.

— Мне кажется, у вас отличное здоровье.

Иоанн Бринга улыбнулся.

— Слава Богу, на здоровье я не жалуюсь.

— Вы уже научили меня, как мне подобает вести себя за столом, как, когда и что я должна пить, как улыбаться, при каких обстоятельствах и в каких формах проявлять скорбь, как мне положено одеваться, ходить, преклонять колени, молиться, приветствовать придворных и иностранных гостей. Вы знаете, что вашим урокам я предпочитаю охоту и купания, но если это необходимо, как вы говорите, для блага империи, то я готова и на другие жертвы. Я даже могу научиться сдерживать зевоту в присутствии

скучных и не интересных мне людей, но не могу заставить себя изучать Аристотеля только для того, чтобы доставить удовольствие четырем бледным и чахлым философам, которые живут за счет казны и кормятся с нашего стола.

— Вы самая красивая из всех принцесс, когда-либо всходивших на византийский престол, и было бы жаль, если бы ваша репутация не соответствовала вашей красоте. Я надеюсь, что отныне и впредь вы будете прислушиваться к моим советам, которые касаются не только религиозных и светских наук, но и вашего поведения.

— Вы все еще имеете в виду мою стычку с куропалатом или какую-то новую сплетню на мой счет? Так прямо и скажите.

— Вы должны знать все, что о вас говорят, даже если это неприятно слышать вашим Августейшим ушам.

— Послушаем.

— Говорят, что Император Роман II Лакапин, ваш Августейший супруг, скончался, отведав отравленного фазана.

— Я знаю, кто распускает эти слухи, приписывая мне то, чего я не делала. Это все та же пятерка змей — его сестрицы, которые не жалеют яда, чтобы отравить мне жизнь при дворе и опорочить в глазах придворных.

— Это всего лишь яд слов, от которого умный человек может найти противоядие, — сказал Бринга с коварной усмешкой, — а есть яды, которые убивают, попадая в желудок вместе с пищей. Здесь, при византийском дворе, в ходу оба типа, но, если задаться целью наказать всех виновных, боюсь, византийский двор превратится в пустыню.

— Наказали повара, а пять сестер покойного Романа продолжают себе жить в своих покоях как ни в чем не бывало, хотя сам император перед смертью решил удалить их из дворца и отправить в монастырь в Вифинию.

— Волеизъявление покойного императора было выражено устно, а чтобы наказать человека, принадлежащего к императорской фамилии, нужен письменный приказ.

— Подготовьте такой приказ, и я его немедленно подпишу.

— Составление приказов в ведении эпарха Георгия Мезарита. Он вершит правосудие, но до сих пор не удосужился выполнить это поручение.

— Его нетрудно будет убедить: только справедливо, если наказание этих гадюк будет предписано другой гадюкой.

— Не хотелось бы, чтобы и ваше имя фигурировало в этом гадюшнике.

— Обо мне не беспокойтесь. Я привыкла к дурному обществу.

— Простите, но я не могу не беспокоиться. Сейчас на ваше доброе имя покушается всего пять человек, а после такого приказа их станет двадцать, тридцать, сто. Придворные, как вы знаете, любят злословить.

— Что же мне делать?

— Чем меньше, тем лучше.

— В этом и заключается ваша дипломатия?

— В данном случае я соблюдаю интересы Вашего Высочества. В одних обстоятельствах надо действовать быстро и решительно, в других — делать как можно меньше. Иногда пассивность и молчание могут быть проявлением высшей мудрости.

— Мне уже пришлось стерпеть дерзость куропалата — это была большая жертва с моей стороны. Не вздумайте просить меня еще и о прощении сестер покойного Романа Лакапина.

— Я и не говорил о прощении. Я лишь сказал, что наказание следует отложить до более подходящего момента.

— Присутствие куропалата я еще потерплю какое-то время, но этих милых сестричек нужно отослать как можно дальше, чтобы они не мозолили мне глаза.

Бринга молча усмехнулся, и Феофано поняла, что он и пальцем не пошевелит, чтобы удалить этих гадин. Евнух знал слишком много тайн, чтобы беспрекословно слушаться бесцеремонных приказов Феофано или кого бы то ни было еще. Секретные архивы, которые вел Бринга, делали его опасным и неуязвимым для противников,

поэтому Феофано приходилось слушаться его советов, на первый взгляд таких мудрых и доброжелательных, а в действительности, как она полагала, злокозненных и вредоносных для нее. Во дворце ей трудно было найти союзников в борьбе с Брингой, который внушал ужас придворным еще и окружавшим его особу ореолом демонизма. За несколько дней до этого пресловутого пиршества Феофано пыталась встретиться с ним и переговорить, но верные ей евнухи из большого гарема, обшарив все, даже самые укромные закоулки дворца, так и не смогли отыскать его, как будто он растворился в воздухе. И подобные отлучки Бринги не были редкостью. Где он скрывался? На каких тайных сборищах бывал? Некоторые досужие сплетники и фантазеры приписывали ему союз с инфернальными силами, перед которыми он должен был отчитываться в своих кознях. А то, что от него исходил сильный запах серы, можно было с одинаковым успехом приписать как мазям, которыми его лечили от какого-то хронического кожного заболевания, так и его принадлежностью к бесовскому отродью.

4

Три всадника — гонец и два сопровождающих его воина — выехали из Германикии, направляясь в Северную Сирию. Нигде не останавливаясь по дороге, поднялись по продуваемому ветрами анатолийскому плоскогорью до Икония, проехали Каппадокию до самого Дорилея, добрались до Никеи, что в Вифинии, и, миновав Никомедию, прибыли в Хрисополь, с ног до головы покрытые пылью и осаждаемые мухами. Здесь они переменили одежду, чтобы появиться при дворе во всем блеске парадной формы, и, переправившись вместе с лошадьми на военном плоту через Босфор, наконец въехали в столицу. По центральной улице города — Mece — добрались до Большого Дворца и, в соответствии с приказом стратига, вручили в собственные руки его брата куропалата Льва Фоки послание для регентши Феофано. Никифор Фока испрашивал разрешения ненадолго прибыть в столицу, чтобы набрать новых солдат и вернуть на родину славных ветеранов, которые многие годы сражались под его командованием в далеких азиатских регионах, воздав им соответствующие воинские почести и одарив звонкой монетой.

Послание Никифора Фоки, которое его брат куропалат вручил Феофано, было, как считал евнух Бринга, нарочито дерзким и вызывающим. Он говорил о почестях, полагавшихся солдатам, и ни слова — о почестях, которые полагались самому Никифору, водившему их в победоносные сражения.

— По древнему обычаю стратигов, — сказал Бринга регентше, — они могут требовать почестей: это как бы заслуженное ими право по окончании победоносной войны. И то, что теперь Никифор Фока не заявляет о своих правах, означает, что он собирается праздновать триумф в столице, не испросив на то августейшего согласия, и что тем самым он объявляет себя врагом престола, а в данном случае — регентши.

С хитростью опытного царедворца Бринга раскрыл Феофано честолюбивые замыслы стратига Никифора Фоки: после смерти Романа II трон все еще пустует, и поддержка преданных поиск дает ему известные преимущества. Никифор принадлежит к богатой и могущественной армянской семье и сражается в Армении и Сирии не только ради расширения границ империи, но и ради расширения своих собственных владений и владений своих сторонников.

— Кроме того, — сказал Бринга, — во время битвы при Крите Никифор, как вы знаете, применил наше секретное оружие -греческий огонь, заставив высших сановников империи дать ему такое разрешение с помощью угроз и шантажа. И если бы он решился использовать это смертоносное оружие здесь, в Константинополе, никто не смог бы помешать ему войти в Императорский дворец во главе своих войск и занять трон. Вполне возможно, что непочтительность, которую его брат Лев Фока проявил к вам во время обеда, была сознательной, чтобы вызвать ваш гнев и оправдать ответные действия Никифора. Не хотелось бы, чтобы удачные дипломатические переговоры, проведенные мною в эти дни, пошли на пользу узурпатору. Вы меня понимаете?