Греческое сокровище
Шрифт:
А утром первого декабря еще одна поразительнейшая находка! Небольшая группа рабочих копала у северной стены, очень скоро показалось галечное покрытие. Генри, как обычно, отправил рабочих наверх; он, Софья и профессор Финдиклис принялись разгребать засыпанную золой гальку. Тут-то они и нашли третьего усопшего. Золотая маска была так погнута, что определить по ней черты лица было нельзя. Генри снял маску, нагрудную золотую пластину — и все остолбенели. Голова и торс почившего в древности монарха сохранились на удивление. Лицо глядело на них совсем как живое. Широкий лоб, тонкие губы, сжатые веки, два ряда белых безупречных зубов, не хватало только прямого короткого носа, каким он, судя по всему, был. Тело лежало в таком тесном пространстве, что голова прямо-таки вдавилась в плечи. Грудная клетка сохранилась
Замечательное лицо. Сильное, волевое и. без сомнения, при жизни красивое. Обретя дар речи. Генри сказал Софье:
— Именно таким я всегда представлял себе лицо Агамемнона.
— Ну, знаешь. Генри, — попыталась урезонить его Софья. — сразу три Агамемнона — это, пожалуй, чересчур. Ты должен решить наконец, кто из троих командовал войском ахейцев.
— Да, конечно, — неохотно согласился Генри. — Та, первая великолепная маска, без всякого сомнения, маска Агамемнона. Но под ней не было лица. Я нашел человека, которого я всю жизнь искал, его лицо, и совсем отдельно — маска. Теперь мне предстоит разгадать эту загадку.
Начали рассматривать погребальные дары. Нагрудная пластина была довольно массивная, но без орнамента, шестнадцати дюймов в длину и десяти в ширину. Справа от тела нашли два бронзовых меча. Рукоятка одного была богато отделана золотом. Углубившись всего лишь на фут, Генри нашел одиннадцать бронзовых кинжалов, золотые пластинки, больше сотни золотых бляшек. Софья на своем месте нашла двенадцать золотых пластинок, одну с изображением льва, преследующего оленя. Здесь же нашли огромный золотой кубок.
Генри повернулся к профессору Финдиклису.
— Просто чудо, что этот труп так хорошо сохранился. Я боюсь до него дотронуться, вдруг он рассыплется в прах, как все остальные скелеты. Вы случайно не знаете, как бальзамируют трупы?
— Вам хотелось бы сохранить эти останки? Нет, к сожалению, не знаю. И думаю, что никто во всей Арголиде не сведущ в этом искусстве.
— Остается одно, — сказал. Генри, — послать в Нафплион за нашим художником, чтобы он немедленно приехал сюда и сделал портрет этого древнего царя. Я хочу сохранить его облик для потомков.
Генри выбрался из шахты, достал из кармана блокнот и набросал телеграмму Периклу Комненосу, прося его срочно приехать на раскопки. Затем снова спустился вниз. Начало быстро темнеть.
— Не лучше ли продолжить работу утром, чтобы случайно не | повредить эти древние останки?
— А не опасно оставлять так могилу? — спросила Софья. — Здесь вокруг еще столько золота.
Генри поддержал Софью: можно работать при свечах. Профессору Финдиклису пришлось хоть и мягко, но проявить свою власть.
— Не тревожьтесь, солдаты никого сюда не пустят. Неутомимая чета должна была уступить. Генри позвал
Стаматакиса вниз и передал ему последние ящики с золотом, драгоценностями, нагрудной пластиной и маской. Крикнули, чтобы сверху спустили веревку, перевязали ящики крест-накрест, и Генри опять крикнул, что можно поднимать. Ящики наверху принимал Стаматакис; он развязывал веревки, накрывал каждый ящик холстом, ставил их на телегу; когда все ящики были погружены, укутал их сверху одеялом. Охранять эту телегу поставили солдата самой свирепой наружности. Излишняя предосторожность. Украсть золото из древней царской гробницы—да разве кто на такое решится? Жители Арголиды верили, что дерзкого нечестивца поразит страшная кара. Генри вспомнил, как в Троаде землекопы не хотели работать по праздникам святых—боялись, что святой непременно накажет грешника. Утром отправились на раскопки в фургоне Дасисов. Опять стали просеивать тысячелетний грунт, нашли массивный золотой кубок с изображением трех бегущих львов, затем еще два кубка и небольшую чашу. В засыпи нашли серебряные кубки и большую серебряную вазу, по-видимому не принадлежавшие ни одному захороненному. Разрыхляя землю небольшим ножичком, Софья откопала алебастровую чашу для питья. Финдиклис обнаружил целую россыпь золотых листочков, похожих на двуглавого орла — у черенка они были соединены, а маковки смотрели врозь.
Перикл Комненос приехал верхом перед обедом; в притороченных к седлу сумках были эскизные блокноты, холсты, кисти и масляные краски. Генри
— Живопись—ваше дело, не мое, — сказал ему Шлиман. — Делайте все, что считаете нужным. Важно, чтоб изображение было как можно точнее. Через день-другой мы попытаемся поднять его отсюда.
Все остальные выбрались наверх, сели на плиты и принялись за еду, согреваемые скудным декабрьским солнцем, лучи которого были так же тонки, как найденная в могилах золотая фольга. Они были не одни. Накануне кое-кому из рабочих удалось все-таки увидеть бренные останки микенского монарха.
Разговорам не было конца. Скоро о неслыханной находке знали все землекопы. И вот теперь они стояли у разверстой могилы, на их лицах застыло изумление, граничащее с ужасом.
— Скоро о нашем открытии узнает вся Арголида. Слух о нем разлетится с быстротой молнии, — заметил Генри.
Когда солнце было уже довольно высоко, к акрополю стали стекаться жители окрестных деревень. Они ехали верхом на лошадях, ослах, в фургонах или шли пешком. Поднявшись на гору, заглядывали, вытянув шеи, в отверстие могилы, чтобы хоть краем глаза взглянуть на доисторического человека, который был все еще во плоти и как будто присутствовал среди живых. После полудня из Аргоса стали прибывать экипажи. Деметриос и Спирос оставались на дне могилы. Солдаты натянули вокруг веревку, чтобы удерживать любопытных на почтительном расстоянии да и безопасности ради — того гляди, кто-нибудь свалится вниз. Прибыв на акрополь, новички на первых порах впадали в изумленное оцепенение, которое затем сменялось безудержным потоком вопросов и восклицаний, сливавшихся с более спокойным говором прибывших раньше. Генри. Софья и профессор Финдиклис переходили от одного к другому, спрашивая, не умеет ли кто бальзамировать или на крайний случай, не знает ли кто такого умельца.
К вечеру Генри и Софья, работая на 'четвереньках и с большой осторожностью, нашли похожие на щиты блюда, верхнюю часть серебряной вазы с золотым устьем и ручкой, сотни золотых бляшек, сплошь в узорах, широкую золотую ленту, назначение которой они не смогли разгадать. Уже вечером откопали золотые украшения для поножей, обломки костяных и мраморных рукояток ножей, покрытых резным орнаментом; углубившись еще, наткнулись на несколько больших медных сосудов и на четырехугольный деревянный ящик, на двух стенках которого были вырезаны лев и собака. Дерево было как намокшая губка, и Генри опасался, что ящик рассыплется, не успеют они поднять его на поверхность. Этого не случилось; соприкоснувшись с воздухом, ящик затвердел как камень. В золе было полно черепков; как и в меньшей могиле, в этой были обнаружены остатки пищи — главным образом устрицы.
Работая весь день в присутствии мертвого, который, казалось, был еще вчера жив, Софья испытала жуткое, мистическое чувство. Этот давно почивший венценосец, как бы его ни звали, точно все время следил за ней. Когда она поворачивалась в его сторону, взгляд ее как магнитом притягивало одушевленное, выразительное лицо. Древний царь, казалось, беседовал с ней. Она не понимала, что он ей говорит, не знала его языка; но в эти два дня она гораздо сильнее, чем все остальное время раскопок, чувствовала, что они с Генри живут напряженном жизнью сразу в двух исторических эпохах: в 1876 году после рождения Христа и во времена этого монарха, который сумел пережить сокрушительное для всего сущего действие трех с лишним тысячелетий. Каким-то шестым чувством она постигла его жизнь, хотя знала о ней только то, что им открыли раскопки в Трое и здесь, в Микенах. Она не боялась этого царя—лицо его выдавало силу характера, но не было грозным. Она чувствовала, что была бы счастлива, живя в большом прекрасном Микенском царстве, которым он правил. Но ведь и ее муж монарх. Он правит своим миром. Открытие этих фантастических могил-сокровищниц—заслуга Генри Шлимана, только его одного. Благодаря ему человечество будет знать, как жили и умирали микенцы, и, возможно, проникнет в самые сокровенные тайны доисторической цивилизации. У нее вдруг появилось дерзновенное желание, в котором она не призналась бы даже Генри: ах, если бы рядом с ними сейчас был Гомер! Они нашли столько из описанного им, что «Илиада» и «Одиссея» больше никогда не будут считаться вымыслом.