Грех боярышни, или Выйду замуж за иностранца

Кащеев Кирилл

Вот через часок Петруша из своего шатра вылезет, велит стрельбу учинять, а аглицких пушек нет как нет. Государь боярина Никиту еще вчерась спрашивал, где его милорд с орудиями. Никита Андреевич клялся и божился, что к сроку приспеют, как нынче перед царем оправдываться станет? Теперь ему у государя прежней веры не будет, вот и ладушки, а то от денег лопается, все казенные заказы ему, еще и дочка-раскрасавица, Петр Алексеевич вокруг нее, как вокруг меда вьется. Тут как бы племяннику насчет боярышни Варвары чего в голову не стрельнуло, нам только опорьевской крови на престоле не хватает, женина родня живо вокруг царя обовьется, тогда совсем с Петром сладу не станет. То, что аглицкие пушки нынче в подвалах нарышкинского именья свалены, поможет два дела сделать - и Льву Кирилловичу с Кропфом мошну набить и

Петра от опорьевского двора отвадить.

Лев Кириллович удовлетворенно вздохнул и, собираясь нырнуть обратно в шатер, напоследок окинул взглядом весь стан. Увиденное заставило его прикипеть к месту. От опорьевских шатров, раздвигая уползающий туман, шагал чертов Фентон. Однако вовсе не вид самого англичанина заставил боярина Нарышкина судорожно потянуть носом воздух и глухо застонать с досады. Следом за англичанином деловито, с непреложностью свершившегося факта, катили пять его скорострельных пушек. Вокруг, покрикивая на мужиков, суетился Алешка Опорьев, а позади неторопливой перевалочкой следовал сам Никита Андреевич.

– Что это есть, боярин? Это есть обман! Вы мне обещать!
– нервный шепот ударил в спину Льва Кирилловича. Он круто обернулся и уставился на побелевшую физиономию Кропфа.

– Мои холопы меня обмануть не могли, так что если кто нас и надул, так Опорьев с его английцами. Пять пушек для виду пустили, их мы и перестрели. А другие пять каким-то неведомым путем все ж таки привезли. Беда, конечно, но что ж поделаешь, придется теперь тебе самому с ним тягаться. Ты ж говорил, что твои бомбарды не намного этих хужее?

Лев Кириллович вгляделся в обезумевшие глаза немца и только тут начал понимать, в какое сомнительное дело он влез. Дикий испуг Кропфа ясно говорил, что с его орудиями дело уж совсем не чисто. У Льва Кирилловича захолонуло сердце.

– Твои пушки хороши будут, не опозорятся, верно?

– Да, так есть, весьма хороши, - мямлил Кропф и слушая его запинающийся голос, от которого за версту несло ложью, Лев Кириллович схватился за голову. Ах ты, Господи, бес попутал, вахлаку немецкому на слово поверил. Ну почему же он кого из оружейных мастеров не послал проверить кропфовы пушки!? Все жадность, на большие деньги польстился. Повстречаться нынче его спине с царевой палкой, а может осерчавший племянник и что похуже учинит. Тут Лев Кириллович приметил легкую женскую фигуру, направлявшуюся в сторону будущих стрельб и сразу понял, кто это. Никита Андреевич, хитрый лис, еще и дочку сюда вызвал, теперь точно его верх будет. Громко сопя от расстройства в преддверии грядущих неприятностей, Лев Кириллович полез в шатер.

Стан тем временем просыпался. От царских палаток слышался плеск воды, поросячьи взвизги и мужской хохот. Видать, там кого-то протрезвляли после вчерашней попойки. От стрельбища неслась брань и команды на трех языках, скрип орудийных колес. Наконец, появились Петр и Меньшиков.

– Поздорову, боярин Никита!
– заорал Петр, Никита Андреевич отвесил государю земной поклон.
– Вижу, слово сдержал, вот милорд твой, а вот и пушки. Здорово и тебе, сэр Джеймс. Ох ты, да ты, боярин, дочку с собой прихватил, - тон царя сразу изменился, кошачьи глаза замерцали маслянистым блеском, - Здравствуй, Варенька, не ждал, вот уж порадовала. А вот и дядя. Все готовы, пошли подкрепимся, а там совсем развиднеется и учнем. Хочу сегодня дело покончить и к вечеру в Москву воротиться.

Повеселевший Петр Алексеевич обхватил Варю и повлек к своему шатру, остальные двинулись следом. Недолгий завтрак доставил удовольствие лишь немногим его участникам. Отец и сын Опорьевы, вымотанные долгим ожиданием и бессонной ночью, позевывали в рукава, безуспешно борясь с дремотой. Лев Кириллович нервно крутил походный штофик, так и не решаясь налить, и вопросительно поглядывал на бледного и напуганного Кропфа. Петр был шумлив и радостен, вовсю сыпал Вареньке комплементами и поднимал здравницы в ее честь. Следом за ним и Меньшиков с офицерами старались не отставать. Варвара пыталась насладиться их вниманием, но у нее ничего не выходило, а все из-за Джеймса. С первого же момента как царь обнял ее, она чувствовала на себе тяжелый гневный взгляд Фентона. Его взгляд сердил и вызывал невесть откуда взявшееся чувство вины, а это чувство заставляло злиться еще больше. "Да

что такое, - думала Варя, - Уставился как сыч, прямо не вздохнуть. С чего бы этому срамнику вести себя будто я ему жена или невеста нареченная и на его глазах другому куры строю. Что он себе позволяет! Так я и знала, что после нашего путешествия он вообще меня за свою девку посчитает. Нет уж, милорд, не думайте, что если я давеча вам кровь вытирала, спасибо говорила, позволяла себя обнимать, то вы уж и права на меня имеете. Что в пути было, то дело прошлое, сейчас мы снова среди людей и должно вам вести себя соответственно. Вы мне никто, меньше, чем никто!" Однако разум говорил одно, а странная виноватость не проходила. Злость на себя и Джеймса, желание прогнать прочь неуместное чувство, заставляли Варвару пуще вертеть хвостом перед царем, на комплементы отвечать веселее, смеяться задорнее.

Если бы Джеймса спросили, почему у него на душе так паршиво, он скорее всего стал бы рассказывать об усталости тяжелого перехода, волнении от предстоящего испытания и еще о чем-нибудь в этом роде. Однако сам он прекрасно сознавал, что это неправда. Усталость ерунда, в жизни бывало и хуже, волнение тоже: его пушки - самые лучшие, может даже, лучшие в мире.

Нет, вся душевная сумятица из-за проклятой девицы. Каждый раз она поражала его, открываясь с новой стороны. Вот и сейчас бесстрашную невозмутимую проводницу по болотам сменила юная придворная дама, безжалостная кокетка, с наслаждением принимающая знаки внимания и легко играющая мужскими сердцами. Теперь трудно поверить, что еще несколько часов назад эта утонченная красавица скакала по кочкам, отыскивая дорогу на смертельно опасном болоте. Джеймс недобро покосился на царя и его окружение. Те сыпали любезностями, иногда довольно фривольными, а она нет, чтобы смутиться. Вертится, отшучивается, глаза горят, щеки раскраснелись, чудо как хороша! Джеймсу неистово захотелось крепко взять красавицу за руку, вытащить из-за стола, отвести в свою палатку, подальше от внимания других мужчин, и там долго, до головокружения целовать, естественно, после того, как прочтет ей нотацию о ее поведении, неподобающем для... Для кого?

Простенький вопрос сбил разгулявшееся воображение. Здесь ее отец и брат, здесь ее государь, он, Джеймс, не имеет никаких прав на девушку, она может спокойно флиртовать с кем угодно, не обращая на него малейшего внимания, ведь он ей никто. Почему-то эта мысль причиняла жгучую боль, пытаясь унять которую Джеймс мрачно выцедил стаканчик красного. Бесполезно, боль не проходила.

Наконец, мучительный завтрак окончился и Петр зашагал к стрельбам, на ходу зычно выкликая главного бомбардира Акинфия Федотова.

– Давай, Акинфий, если пушки готовы, по-первому делу с обычным количеством пороха пальни, а потом по фунтику и надбавляй, да гляди в оба, какая первая сдаст.

Грянул залп, пушки окутались белыми дымами, затем залпы последовали один за другим, распугивая всю живность на многие версты окрест. Раскаленные пушки обливали водой с уксусом и дело продолжалось. Вдруг грохот умолк и Федотов заспешил наверх холмика, с которого Петр и его свита наблюдали за стрельбой.

– Петр Лексеич, а Петр Лексеич, - еще издалека кричал бомбардир.
– Шутки кончились, столь пороху, сколь ранее совали, любая пушчонка, даже совсем плохонькая, выдержит, а дале дело посурьезней будет. Если кто из господ иноземных врет, и бомбарды не доброго литья, так пушкарям при тех бомбардах ангельское пение слушать - разорвет ить. Велишь - продолжим, однако, мыслю я, кого сейчас в клочья разнесет, тот в баталиях тебе уже не послужит.

Петр нахмурился, терять опытных бомбардиров не хотелось, но и испытание надо закончить, пушечный спор изрядно ему надоел. Вмешательство Джеймса избавило царя от необходимости принимать решение.

– Если позволите, ваше величество, я сам выстрелю из своих пушек. Бомбардир я не лучший, но чтобы пальнуть моего опыта хватит.

– Не боишься, что твои клочки вместе с обломками орудия будем по всем окрестностям собирать?

– Ваше величество, эти пушки сделаны на моем заводе, я их знаю, ничего дурного быть не может, - Джеймс старательно цеплялся за возможность убраться подальше от царя, уж больно невыносимо было наблюдать как рука Петра нежно поддерживала, а порой и поглаживала округлый локоток Вари.