Грех на душу
Шрифт:
Выслушав это лирическое отступление, Маринка скорбно возвела глаза к потолку. Заметив это, Кряжимский опять улыбнулся — теперь грустно — и сказал:
— Но давайте о деле! Ольга Юрьевна, вашу информацию о телевизоре мы уже переварили, так сказать. А удалось ли вам выяснить что-нибудь о том неудачном ограблении?
— Очень немного, — ответила я. — Адам Станиславович пребывал в растрепанных чувствах, а про ограбление вообще говорил с большим раздражением. Он назвал злоумышленника идиотом и маргиналом и высказался в том смысле, что этот тип сам не понимал, чего хочет, когда
— Случайный налет со случайным оружием? — задумчиво проговорил Кряжимский.
— Не знаю. Но, по-моему, Блох не придает этому инциденту никакого значения. Думаю, у него действительно имеются неплохие связи среди сильных мира сего, и он чувствует себя довольно уверенно. Кстати, для Ромки специально скажу — нежелание связываться лишний раз с милицией не обязательно свидетельствует о нечистой совести. Блох старательно выстраивает образ респектабельного бизнесмена — зачем ему впутываться в скандал по поводу украденного телевизора? Я вообще считаю, что за ним водится лишь один грешок — уклонение от налогов. В Штатах это считается тяжелым обвинением, а у нас самое обыденное дело. У нас от налогов не уклоняется только очень ленивый.
— Любопытно будет узнать, что выяснило следствие, — заметил Кряжимский. — Все-таки необычный случай. Может быть, это звучит слегка кощунственно, но в чем-то даже забавный. Кстати, может быть, имеет смысл ввести рубрику — что-нибудь вроде «Курьезные преступления» — как вы полагаете?
— Боюсь, такая рубрика быстро захиреет, — ответила я. — Материала не наберется.
— Может быть, вы и правы, — качая головой, сказал Кряжимский. — Но я только высказал гипотезу, которая неожиданно у меня возникла.
— Мы вернемся к ней позже, — пообещала я. — А теперь давайте подумаем, что делать дальше. Адам Станиславович просил подъехать к нему за телевизором после закрытия магазина. По понятным причинам он не хочет афишировать свои личные дела. Кроме того, мы договорились, что в контакт с Петяйкиным Блох вступать не будет. Звоня ему, он представился сотрудником нашей редакции. Так что агроном, скорее всего, уже завтра к нам нагрянет. Думаю, мы приготовим ему приятный сюрприз. Но нам теперь нужно заняться тем неизвестным, который продал Блоху телевизор. Мы знаем, что его, возможно, зовут Анатолием, что у него невзрачная внешность, и знаем номер машины, на которой он приехал.
— Машиной я займусь, — сказал Кряжимский. — Но это уже завтра с утра. Сегодня не получится. По российскому обычаю после обеда почти невозможно застать на месте кого бы то ни было.
— Номер машины — не слишком надежная зацепка, — продолжила я. — Ромка сказал, что Блох мог его попросту выдумать. Я не считаю, что он его выдумал, но он мог ошибиться. Кроме того, номер может оказаться фальшивым, машина может быть угнанной — да мало ли что! Поэтому хорошо бы присмотреться к соседу Блоха Тимуру. Хотя Адам Станиславович отрицает знакомство Тимура с Толяном, я не стала бы исключать такой возможности. Не исключено, что Толян появился во дворе не случайно, а по рекомендации Тимура.
— Как же мы к нему присмотримся, если не знаем ни его фамилии, ни где он бывает? — спросил Ромка. — И вообще никто из нас его в глаза не видел.
— Вообще-то, я видела. И найти его совсем несложно. Но займемся мы им, только если убедимся, что машина — это ложный след. Не стоит без надобности расширять круг подозреваемых. Хотя, в каком-то смысле этот Тимур просто располагает к подозрительности — нигде не работает, у него золотые руки и вдобавок Толяна знает…
— Мало ли кто кого знает, — философски заметила Маринка, которой вся эта волынка, похоже, до смерти надоела. — Мы тоже кого только не знаем, вот и выходит, что мы самые подозрительные и есть!
Вечером Виктор заехал за мной, и мы отправились к Адаму Станиславовичу. Уже стемнело, и не стоило опасаться, что при передаче телевизора будет много свидетелей. К вечеру похолодало, и усилился ветер — погодка располагала сидеть дома, а не торчать во дворе, где темно и холодно. Так оно и оказалось — ледяной ветер даже с проспекта выдул почти всех прохожих, и он казался вымершим. Темные дома, подсвеченные призрачным огнем реклам, туманная полоса покрытого ледяной коркой асфальта, стонущие от ветра деревья — пейзаж вызывал тоску и заставлял усомниться, что уже пришла весна. Что ж, март — это суровый месяц.
Во дворе, где жил Блох, было почти темно — горели только окна в квартирах, а специального освещения здесь не полагалось. Виктор остановил машину у подъезда, и я отправилась звонить.
Адам Станиславович меня ждал — едва углядев в «глазок» мое лицо, он отпер дверь.
— Добрый вечер! — сварливо сказал он. — Хотя лично мне он не кажется таковым… Вы, разумеется, приехали за телевизором? Что же, я умываю руки. Но только, надеюсь, вы не полагаете, что я еще буду сам его грузить? Благодарю покорно!
— Благодарю вам, как говорят в Одессе? — улыбнулась я. — Не беспокойтесь. Со мной грубая мужская сила. Сейчас я позову Виктора.
Я сходила за своим помощником, и вернулись мы уже вдвоем. Блох не слишком одобрительно оглядел долговязую фигуру нашего фотографа и вместо приветствия ограничился коротким кивком. Далее он, не тратя времени зря, повел нас — но не в спальню, как я ожидала, а на кухню. Красавец телевизор стоял там. Адам Станиславович широким жестом указал на него, предлагая приступить к делу.
— Упаковка, — насупившись, сказал Виктор.
Адам Станиславович сердито сверкнул глазами и ничего не ответил.
— Упаковка приказала долго жить, — сказала я. — Ничего не поделаешь. Как пелось в одной песенке: «Не прожить нам в мире этом…»
— Да, без потерь! — с раздражением закончил он песенную строчку. — Но учтите, что я теряю куда больше!
— Доброе имя того стоит! — успокаивающе заметила я.
Адам Станиславович не нашелся, что на это ответить. Он только махнул рукой. Виктор расценил это как сигнал к действию и сгреб телевизор своими цепкими ручищами. Я побежала открывать ему дверь.