Грех
Шрифт:
— Что вы играете? Какое произведение?
Старика удивил мой вопрос. Похоже, никто никогда не интересовался тем, что он играет.
— В такую погоду вам бы лучше лежать в постели, — продолжал я, — староваты уже. Детей у вас нет, что ли? Сомнительное удовольствие ходить под дождем, по грязи. Да и музицирование вам как-то не идет. Есть такие дома, где заботятся о пожилых людях. — Я высыпал ему в ладонь несколько мелких монет. Он схватил меня за рукав и сказал невнятно.
— Слышнее говорите, барин, я-то глухой как пень… Ничего
— У вас красивый горн! — крикнул я старику в ухо.
Его серое, будто запыленное лицо просветлело. Негнущимися пальцами он вынул горн и заиграл армейскую побудку, энергично притопывая в такт ногой. Глаза его сияли. Он не был попрошайкой. Вовсе нет, мы с ним совершили сделку: я ему дал крохи своих «доходов от поместья», а он за это сполна расплатился со мной своим искусством.
КАРПЫ
(перевод О. Чеховой)
Ванну до середины наполняла вода, в которой плавали четыре карпа. Рыбы — сонные, медлительные, откормленные в каком-то пруду — предназначались для съедения. Карпы открывали рты, их черные в золотом ободке глаза были неподвижны, как камешки.
Маленький Метек двадцать раз на дню заходил в ванную, смотрел на карпов и кричал:
— Их четыре, четыре, четыре! — при этом пытался схватить самого большого за хвост. Тогда рыбы оживали, начинали быстрее шевелить шафранными плавниками и проскальзывали сквозь пальцы мальчика, точно они тоже были водой.
Однажды после обеда в ванную вошел отец Метека. Он постоял, посмотрел на темные спины рыб, но не стал подпрыгивать и кричать: «Их четыре», а подумал: «Двух карпов изжарим, а еще из двух получится заливное, да к тому же можно сварить рыбный суп…»
— Папа, — спросил Метек, — а где живут рыбки?
— Рыбки живут в реках и в море. Рыбкам хорошо в море и озерах, им там весело, они плещутся…
— А зачем рыбки в ванне?
— Затем сынок, что эти рыбки — к празднику… На ужин.
Метек задумался, нахмурился и заплакал.
— Не хочу есть рыбок, — тихо сказал он, — не люблю праздники, зачем они нужны?
В дверях ванной появилась бабушка. От нее сегодня пахло ванилью и медом и веяло теплом, как будто она сама с раннего утра сидела вместе с пирогами в духовке. Бабушка посмотрела на личико внука, на его заплаканные глаза, и ее сердце наполнилось радостью и любовью, которые она от избытка чувств не знала, как выразить.
— Понимаешь, внучек, у людей праздник, потому что родился младенец Иисус и все радуются, даже бессловесные животные разговаривают друг с другом в эту ночь…
Метек посмотрел на бабушку, и улыбка, как маленькое солнышко, блеснула в его глазах.
— А где младенец Иисус?
— Иисус в пещере, пойдешь с бабушкой в костел — увидишь. Он лежит на сене в яслях, а вокруг летают ангелы и поют.
— А рыбки для Иисуса, бабушка?
— Нет, рыбки нам на ужин. Они тоже очень радуются. Видишь, как та большая бьет хвостом?
Метек помолчал, вздохнул и сказал очень серьезно:
— Не нужно есть рыбок. Рыбок нужно выпустить в море…
Отец подмигнул бабушке:
— Хорошо. Пусть сегодня они поплавают в ванне, а завтра я выпущу их в море. Надо им на дорожку покрошить хлеба, чтобы не проголодались. — Сказав так, он вышел из ванной.
Метек схватил бабушку за руку:
— А что стало с Иисусом?
Бабушка опять рассказала внуку то, что рассказывала много раз:
— Иисуса убили евреи. Плохие люди, они били его и забрали у него одежду.
— И попали за это в ад? — спросил Метек.
— Попали, внучек, попали, — сказала бабушка мальчику. И улыбнулась.
МОЯ ДОЧЕНЬКА
(перевод К. Старосельской)
I
Лампа на столе. Круг света в темной комнате. Девочка читает вполголоса текст из открытой книги, неразборчиво что-то повторяет; рот заслонен ладошками.
На диване лежит, сплетя руки за головой, мужчина. Открывает глаза, смотрит на девочку, на ее худенькие плечи, на прядки волос, по которым проплывает волна света, прислушивается к невнятным словам. Часы бьют двенадцать. С последним ударом тишина в комнате как будто сгущается.
Девочка кладет руки на книгу. Закрывает ладонью текст. Читает по памяти:
Перенеси пока хоть дух мой благосклонно К лесам задумчивым, к родным лугам зеленым, Над синим Неманом раскинутым по склонам: К пшенице яровой, на золото похожей, К полям, расцвеченным серебряною рожью, Где желтый курий слеп цветет в гречихе белой И клевер покраснел, как юноша несмелый; Все опоясано межою, лишь местами В ней груши вкраплены, с поникшими листами. Среди таких полей, на берегу потока, В густом березняке, на горке невысокой…— Не курий слеп, Мируся, а курослеп.
— Что?
— Я говорю: курослеп…
— А я как прочла?
— Курий слеп.
Девочка оборачивается:
— Курий слеп.
— Ты пятнадцать минут твердишь «курий слеп», меня уже зло берет.
— Курий слеп… курий слеп…
— Ты ошибаешься, потому что не знаешь, что такое курослеп. Повторяешь, не думая.
— А ты знаешь?
— Знаю.
— Рассказывай! Спорим, что не знаешь?