Грех
Шрифт:
— Вы не слишком-то разговорчивы. Я еще девочкой мечтала полюбить великого ученого. Когда еще играла в куклы.
— Мируся наговорила вам невесть чего, я не профессор, я даже не школьный учитель.
— Не-е-ет? — протянула Мариоля и рассмеялась. — Ну, нет, так нет. Какое это имеет значение! — Приложив палец к губам, она прошептала: — Фер лямур [18] , — и опять засмеялась. — Что я несу, идиотка, кретинка… но у меня страшные материальные трудности… не такие, как ты, профессор, ели из этих ручек.
18
Заниматься любовью (фр.).
Генрик почти не обращал внимания на болтовню девушки. Ему хотелось уйти из этой комнаты, из этого дома, но он не уходил. С интересом ждал, как она поведет себя дальше. Что сделает, что скажет… и что он сделает,
— Знаешь, что, — сказала Мариоля, — мне пришла в голову дурацкая мысль: ты мне дашь две косухи.
— А что это такое?
— Я и забыла, ты ведь отстал от жизни; косуха — это тысяча, ну конечно, твои ровесники, которые проливали кровь за нашу счастливую жизнь и т. д. и т. п., так не говорят. Ну как, дашь? — детским голоском пропищала Мариоля и присела на корточки возле кресла. Платье у нее задралось намного выше колен. Не спуская с Генрика глаз, она продолжала: — Я ужасно люблю играть на полу, а вы? Как дети — в «доктора» или в «папу-маму». Присядьте рядышком. Я не проститутка. Вы ведь именно это подумали, верно? Но я не проститутка. Просто мне очень одиноко. Я идиотка, да? Законченная идиотка, вы в душе надо мной смеетесь. Ну почему бы вам не сесть на пол — или это, по-вашему, несолидно? Вы ведь человек очень солидный.
— Ничего подобного.
— Тогда дайте косуху задарма. Согласны? Наконец-то я вас раскусила.
Мариоля взяла Генрика за руку и провела его пальцами по своим глазам и губам. Он всматривался в красивое, чужое, манящее лицо, и ему казалось, что он что-то потерял. Перевел взгляд на плотно сжатые колени. Чего он искал в этом лице? Опустив глаза, заметил между грудей маленький черный крестик на тонкой серебряной цепочке.
— Вы верующая?
— О да, да, — сказала она, — каждый день молюсь, особенно святой Терезе, она такая чудесная. Почему вы вздыхаете, надоело меня слушать? — Присев на подлокотник кресла, Мариоля заговорила серьезным тоном: — Понимаете, мне нужны деньги, чтобы заплатить по счетам. Сижу без гроша, а Фред уехал в отпуск. Он меня иначе, как идиоткой, не называет, только и слышишь: идиотка, кретинка, — в постели, в кино, на прогулке и даже в компании, бывает, я заговорю о политике, а он свое: идиотка; начну про какой-нибудь фильм — то же самое… Ну а теперь оставил с неоплаченными счетами. Вы мне очень нравитесь, видно, что у вас тонкая натура. Обожаю таких мужчин. Которые как барышня.
Мариоля сунула теплую руку Генрику под пиджак и явно не намеревалась оттуда ее убирать.
— Признайтесь, по-вашему, две косухи чересчур много? Расскажите что-нибудь веселенькое, страх как люблю смеяться… я умею разные штучки… показать? Ой, я же вижу, тебе хочется, а рожа постная, ну что за люди эти ученые! Интересно, ты кто по профессии? Я угадаю, спорим? Поспорим на эти две тыщи? Погоди-ка, я гляну, что у тебя есть. — Соскочив с подлокотника, она плюхнулась Генрику на колени, вытащила из его кармана бумажник и стала изучать содержимое.
Генрик ощущал на бедрах тяжесть пышного тела. Он смотрел на руки девушки, следил за ее движениями, слушал ее слова, доносившиеся будто издалека. В нем разгоралось желание, но еще сильнее был странный, какой-то «научный» интерес к тому, что же будет дальше, как развернется игра, что Мариоля сделает?
Между тем она быстро и ловко управилась с бумажником. Держа в руке деньги, сказала:
— Одна косуха и два полтинника, что такое косуха, ты уже знаешь. Вон, у тебя еще чирики остаются. Десятки, то есть, Фред их только так называет. Ужасно смешно, да? — Она снова заглянула в бумажник и извлекла Мирусину фотографию с выпускного вечера. У Мируси на этом снимке гладко зачесанные, разделенные прямым пробором темные волосы, белая блузка. Мариоля сложила трубочкой губы, как для поцелуя. — Ну что за прелесть наша малышка… — Сунула бумажник Генрику обратно в карман, спрыгнула с колен и шутливо погрозила пальцем: — Строит из себя святошу, а я почувствовала кое-что твердое… фу, пап и к! как не стыдно… небось грязные мыслишки полезли в голову. Ладно, выпьем еще на посошок. За нашу дружбу. Кстати, прав мой Фред — от провинциальных лохов надо держаться подальше. В тихом омуте черти водятся… Приедет такой в столицу в командировку, с портфельчиком, шляпа надвинута по самые брови, пальто с ватными плечами — последний крик провинциальной моды… чемоданчик, обмотанный веревочкой, и — вперед! Все вы одинаковые… Пей! Твое здоровье, ты ведь мне заплатил, дал пару косух за выпивку и приятное времяпровождение, нет разве? «Уж если любить, то как Ромео Джульетту»…
В дверь резко постучали. Мариоля мгновенно открыла.
— Геня, Фред звонит, — сказала тетка, с любопытством оглядывая комнату. Генрику показалось, что она посмотрела на него насмешливо… Покачав головой, тетка ушла. Генрик слышал Мариолин голос. Она быстро тараторила, смеялась… Наконец два раза повторила «чао, чао" и повесила трубку. Потом крикнула Генрику из прихожей:
— Мне очень жаль, правда, но я не смогу вас отвести к Мирабельке и Жоржу, позвонил Фред с вокзала, он вернулся из Криницы и будет здесь через полчаса. Ужасно жаль, но вы должны понять, Фред мне устроит выволочку, почему не подождала его дома, он жутко вспыльчивый… Но вы и сами дойдете, Жорж живет в двух шагах… Боже! как я устала. Тетя! Объясни пану профессору, где живет Жорж… чао, мне еще нужно до прихода Фреда навести красоту. — Мариоля приветливо помахала Генрику рукой и, едва он вышел в прихожую, захлопнула за ним дверь. Он услышал, как повернулся в замочной скважине ключ.
Жорж жил недалеко от Центрального вокзала. По дороге я зашел на вокзал взглянуть на расписание и, возможно, купить обратный билет. В красиво освещенных подземных залах было пусто. Я чувствовал себя очень усталым и сонным. Сел на скамейку в маленьком зале ожидания, чтобы хоть чуточку отдохнуть. Посмотрелся в карманное зеркальце. На подбородке и щеках уже темнела щетина, веки красные, в уголках глаз скопилось что-то белое. Я вытер глаза носовым платком. Руки у меня были какие-то серые, под ногтями грязь. «Надо помыть руки». Я заметил, что замок чемодана опять раскрылся. Нужно было починить дома. Я перевязал чемодан веревкой. Так надежнее, не хватало только, чтоб он открылся на улице. Ночевать здесь я не собирался, даже пижамы не захватил. Поеду обратно ночным. Если Мируся уже поправилась, заберу ее домой. Тут она в два счета снова подхватит простуду, не дай Бог расхворается. Есть я сейчас не буду, пообедаем и поужинаем у Жоржа… Странные они какие-то, про таких только в книжках пишут… говорят, говорят без умолку, а что человеку хочется помыть руки, им и в голову не приходит… интересно, чем они питаются… кажется, нынче модно сидеть на диете… в столовке наверняка можно поесть супу… уж об этом, надо думать, старшие позаботились… вообще проблема питания молодежи запущена, но молодых это не волнует… стакан чаю, сигарета, рюмка вина, кофе… над гороховым супом смеются… и что тут смешного?.. Гарри этот… поел бы каши или кислых щей с горохом, глядишь, и собрался бы с мыслями, еда ведь на все влияет: и на температуру, и на пищеварение, и на мозг. Конечно, писателю, ученому нужно иногда выпить чашечку кофе… ученый… первым делом узнать у Жоржа, что все это значит. Вроде бы ничего особенного, но Мариоля все же неподходящая подруга для Мируси. Для Мирабельки… Очень уж раскованно себя вела, хоть и артистка… видно, так у этой «богемы» принято, а, чепуха, пускай смеются над «провинциальным лохом», все у них вперемешку, Каир, Америка, лохи, святая Тереза… я не в обиде, это ж новая Мирусина компания, новая «семья»… но Мариоля эта… она… ты не просто лох, а самый настоящий осел… стоп, хватит об этом… позабавились за мой счет, будут теперь друг дружке рассказывать, какой я остолоп… пальто, кстати, и впрямь длинновато, здесь таких не носят… Пимпусяйко хотел укоротить… немного, на три пальца… все хорошо в меру… не наряд красит человека, и тем не менее… гении — другое дело, гению многое дозволено… Эйнштейн носил то ли обтрепанные, то ли рваные брюки, святой Франциск и вовсе ходил в мешке… но тут-то и кроется ловушка… запомни урок, который тебе преподала эта девчонка… да какая она девчонка. Но ничего, теперь мой ход. Нагоню на них страху, будут знать… Кстати, ну и фантазия у этого Гарри, и чего только не насочинял… и все о войне, партизаны, уланы, гестапо… они тогда еще в пеленки писали, а сейчас только об этом… странно… как он сказал? Что только от них мы узнаем, как было на самом деле… кто они — гении или проходимцы?.. но теперь молодежь тоньше все чувствует… Цирковая лошадь преклоняет колени перед алтарем и щиплет траву на солдатских могилах… ну и придумал… сопляки… был лес до нас, будет и после нас.
Я звонил и стучал, но никто мне не открывал. Услыхав обрывки разговора и смех, я ударил несколько раз в дверь кулаком, потом потянул за ручку. Не заперто. Остановившись в прихожей, я громко сказал: «Добрый день», но, хотя дверь в комнату была приоткрыта, никто не отозвался. До меня донеслись английские фразы. Я молча вошел в комнату. В пальто, держа в руке шляпу.
Комната была длинная, узкая, с одним, задернутым шторой окном. Горела лампа под расписанным птицами абажуром.
Когда я вошел, в комнате было три человека. На диване лежал, укрытый пиджаком, мужчина в белой рубашке, при галстуке. У него были темные глаза, худое лицо и старательно причесанные, то ли набриолиненные, то ли сбрызнутые лаком волосы. На стуле у окна спиной к двери сидел Гарри. На краю дивана примостилась девушка, платиновая блондинка с высоким начесом; в руке она держала какую-то тетрадку или брошюру. Вся троица оживленно беседовала по-английски, делая вид, будто меня не замечает. Но прикидывались они как-то небрежно, должно быть давая понять, что это только игра. Я догадался, что мужчина на диване — Жорж. Он лежал, уставившись в потолок. Говорили все очень громко и быстро.
— Hallo, mister Kowalski.
— Oh, hallo, are you John?
— Is Betty here?
— This is Betty, mister Kowalski.
— Oh, how do you do?
— What’s Mary doing?
Девушка вынула изо рта сигарету и ответила:
— She’s smoking a cigarette.
Внезапно Жорж, будто его ударило током, вскочил с дивана, девушка выронила тетрадь, только Гарри не шелохнулся. Жорж стоял от меня так близко, что мы почти соприкасались животами. Он был на голову выше меня. Как будто удивленный и одновременно испуганный, торопливо надел пиджак, поправил галстук и пригладил волосы.