Грехи отцов. Том 1
Шрифт:
Сэм начал рассказывать своим глубоким голосом о Бермудах, в то время как Вики пустила снимки по кругу. Я как раз попыталась в третий раз поймать нить разговора, когда вошел Каррауэй с шампанским.
— Итак! — преувеличенно громко сказала я, когда мы подняли бокалы. — За счастливую супружескую жизнь!
— Мы вам желаем всего наилучшего, — добавил Корнелиус нежно, и, к моему облегчению, я поняла, что он успокаивается.
— О, благодарю вас! — сказал Сэм с теплейшей, самой пленительной улыбкой. — Мы признательны за это, правда, дорогая?
Я заметила, что все выпили одинаково быстро.
— А также и вам всего наилучшего! — сказал Сэм, дав, наконец, волю своему очарованию, чтобы овладеть ситуацией. —
И что удивительно, я поверила ему.
После ухода Келлеров Корнелиус вернулся в библиотеку поработать, но позже из окна своей спальни я видела, как он вышел из дома со своим телохранителем. Он был одет по-домашнему: в белой тенниске, тапочках и голубых джинсах, и я знала, что он собрался к той женщине в Гринвич-Виллидж. «Кадиллак» выполз из ворот; их створки захлопнулись, и, резко отвернувшись от окна, я вышла из комнаты и отправилась бродить по дому.
Дом был очень большой, и мне предстоял долгий путь. Расположенный на углу квартала Пятой авеню, дом возвышался над Центральным парком, хотя главный вход во двор находился на перпендикулярной улице. Пол Ван Зейл построил дом для Сильвии в 1912 году, и после его смерти в 1926 году этот дом со всем остальным состоянием Ван Зейла перешел к Корнелиусу; Ирония заключается в том, что, хотя Корнелиус втайне не любил этот дом, — тяжелая архитектура в европейском стиле едва ли соответствовала его вкусам, — он упорно отказывался продать его. Этот дом был для него символом власти, органичным дополнением к его величественному банку в стиле Ренессанс на пересечении Уиллоу-стрит и Уоллстрит, и так мы остались жить здесь, даже теперь, когда дети выросли. Я не возражала. Я всегда жила в громадных мрачных домах, наполненных антиквариатом. Мой отец, Дин Блейс, сверстник Пола, также был банкиром инвестиционного банка и обладал изысканным вкусом по части домов, и даже после того, как я вышла замуж за Ральфа, ничего не изменилось. Отец подарил нам дворец, наполненный антикварными предметами, в Олбани, где Ральф начинал свою политическую карьеру.
Продолжая прогуливаться по коридорам дворца Ван Зейла, я оказалась в пустой детской. Вивьен, первая жена Корнелиуса, задумала детскую, когда была беременна, однако, поскольку они с Корнелиусом разошлись до рождения Вики, эта комната пустовала, пока я не переехала жить к Корнелиусу. Тогда Себастьян жил в детской несколько недель, пока судья не объявил меня неподходящей матерью и присудил передать опеку Ральфу. Через несколько лет я пыталась превратить детскую в комнату для игр, но дети предпочитали играть в комнате с французскими дверями, открывающимися в сад. С детской нам всегда не везло, и теперь, когда ею не пользовались, она стала грязной и заброшенной.
Я села на маленький стул около лошади-качалки и на некоторое время задумалась. Возможно, стоило распорядиться, чтобы детскую отремонтировали заново и обставили. Я не сомневалась, что в течение этого года у Вики родится ребенок.
Я машинально встала, точно так же как мы с Корнелиусом встали при виде счастливой пары, чья гармония для нас была недостижима. Теперь я могла понять то неприятное чувство, которое продолжала до сих пор скрывать. Я завидовала женщине, муж которой так уверенно доказал свою любовь, что она превратилась в самую сияющую жену, которую я когда-либо видела.
Я презирала себя за завистливость. Затем я поняла, что ненавижу Вики, поскольку это она заставила меня дать волю такому разрушительному постыдному чувству. Я взяла себя в руки. Правда заключалась не в том, что я ненавидела Вики, а в том, что я ее не понимала. Я не понимала, почему она никогда не считала меня матерью, в то время как ее собственная мать совсем не годилась для этой роли. Я не понимала, почему она чувствовала себя дома несчастной, когда я из кожи лезла, чтобы быть доброй и терпеливой. Я не понимала, как она могла обратить внимание на Сэма Келлера, если Себастьян любил ее так сильно. Я совсем не понимала ее. Я становилась очень несчастной из-за этой загадки, недоумения, которому, казалось, никогда не суждено разрешиться.
С большим усилием я сделала еще одну попытку стать благоразумной. В прошлом я старалась для Вики изо всех сил, но сколько можно? Что касается будущего, то, вероятно, теперь, когда она ушла из дома, дела у нас пойдут гораздо лучше. На самом деле, если только я смогу превозмочь свою глупую, унизительную зависть, не будет причины, которая помешает нам добиться наилучших отношений.
Я помнила, как Вики всегда старалась подчеркнуть, какую я веду пустую жизнь. Я понимала, что необходимо изменить свою жизнь, но легче сказать, чем сделать. Что могла я сделать, чтобы моя жизнь стала более интересной? О моих ежегодных благотворительных показах моделей всегда хорошо отзывались в прессе, но в основном я не люблю благотворительность, поскольку слишком застенчива и у меня не хватает организаторских способностей. Моя секретарша, которая была очень расторопна и всегда терпелива со мной, а я, по возможности, старалась ей не мешать, имела карт-бланш в управлении всеми моими благотворительными делами. Я неумна, поэтому не было никакого смысла брать небольшие утренние уроки французского языка или послеобеденные уроки игры в бридж. Я не музыкальна и, хотя хорошо рисую, я не вижу, как могла бы украсить свою жизнь, проводя больше времени за этюдами. Я подумала, может, стоит больше встречаться с людьми, но, будучи женой Корнелиуса, мне приходилось встречаться с большим количеством людей и посвящать большую часть времени и энергии тому образу жизни, которого требовало мое положение. Я иногда думаю, что было бы, если бы я встречалась с людьми, которых интересовала бы я сама, а не то, что я жена Корнелиуса, но эта мысль казалась далекой, граничащей с фантазией. Я была женой Корнелиуса. Меня вполне устраивало подобное положение.
Но Корнелиус завел любовницу. И моя жизнь с ним была пустой. Мне предстояло строить свою жизнь самостоятельно, и это оказалось так трудно, ведь я всегда зависела от других. Я была дочерью своего отца, женой Ральфа, матерью Себастьяна, женой Корнелиуса... и теперь, очевидно, должна стать чьей-то любовницей. Нет никакого смысла продолжать отказываться от этой идеи. Мне стало ясно, что в интересах каждого из нас, я должна положить конец одиночеству, которое делает меня нервной и озлобленной.
Я сказала себе спокойно, словно это было самой естественной вещью на свете: «У меня будет любовная связь». Затем я сказала горячо: «Я должна». Но когда я подумала о Корнелиусе, стройном и гибком, в своих голубых джинсах, голос в моей голове закричал в отчаянии: «Я не могу, я не могу...»
— У тебя все в порядке? — спросил Корнелиус.
— О, да! Просто прекрасно! Сегодня мне позвонил Себастьян. Он приезжает домой завтра.
— Угу. Замечательно. Ну, если ты извинишь меня...
Я почувствовала облегчение оттого, что можно перестать заниматься неразрешимыми проблемами. Я решила, что обдумаю их как-нибудь потом, в конце лета, когда мы вернемся в город после августовского отпуска в Бар-Харборе. Между тем я была возбуждена и заинтригована. Наконец мне что-то предстоит в будущем.
Мой первый муж считал Себастьяна тупым, потому что мальчик начал поздно говорить и вначале отставал на уроках, но когда я смогла больше времени уделять сыновьям, я купила специальные книги, чтобы помочь Себастьяну учить буквы и цифры, и тогда поняла, что он умный. Другие это поняли позже, а я узнала первой. В детстве он немного косил, а зубы выступали вперед. Корнелиус считал его некрасивым; на самом деле он никогда об этом не говорил, но я заметила, как часто он лестно отзывался о внешности Эндрю, в то время как о Себастьяне никогда не упоминал. Однако я нашла в Нью-Йорке самого лучшего доктора, чтобы прооперировать его слегка косящий глаз, и самого лучшего дантиста, чтобы выровнять его зубы, и когда у Себастьяна, подобно многим юношам, появились прыщи, я не стала, как Корнелиус, говорить: «Он вырастет и это пройдет!», я просто отвела Себастьяна к лучшему специалисту по кожным болезням, в результате у него чистая кожа, рост шесть дюймов, привлекательные темные глаза и улыбка, показывающая ровные зубы. Я все еще восхищаюсь тем, каким он стал взрослым и сильным. Иногда, когда я вижу его после долгой разлуки, я едва могу поверить в чудо, что это мой сын, живое напоминание того незабываемого времени, когда я чувствовала себя важной персоной, Алисией Блейс Фоксуорс, одаренной, удачливой, особенной.