Гремучий студень
Шрифт:
– Пусти, орясина! Чего вытворяешь?!
Она колотила ладонями по широченной груди, но толку было мало. Верзила звонко чмокнул в левую щеку, да так, что аж в ухе зазвенело. А перед тем успел шепнуть:
– Все чисто, Клавка.
Хруст, верный соратник, шел за ней от самого Арбата, проверяя, нет ли вокруг полицейских соглядатаев. Продолжая разыгрывать свою роль, он утер губы рукавом и, чуть пошатываясь, направился к двери под питейной вывеской. Клавдия плюнула ему вслед и свернула к гостинице.
Тень от широкого балкона закрывала весь тротуар. Сверху, из приоткрытого
– Ну, Марфушка, ты и хвойда [19] ! Всю ночь с Бирюковым обжималась, а таперича ко мне явилась. Мало тебе одного кобеля, двоих подавай, – голос звучал беззлобно, а с некоторым даже восхищением.
Подобных марфушек в «Лоскутной» встречалось по дюжине на этаж. Братья-купцы, владеющие зданием, нарочно разделили его на две половины. Левую выкрасили в серый цвет, нагородили там сотню тесных и оттого дешевых комнатенок. Сдавали их не только посуточно, но и на час-другой. Это место сразу облюбовали гулящие девки, записные московские ловеласы, а также заезжие блудодеи, которым газетные фельетонисты придумали меткое прозвище – «любители ходить налево». Правый подъезд с роскошным фасадом, напротив, отличался чрезмерной чопорностью. Нумеров здесь насчитывалось всего тридцать, и переночевать в каждом из них стоило баснословных денег. А чтобы сомнительная публика не досаждала респектабельным господам, у парадного входа стоял дородный швейцар в шапке из медвежьего меха. Оценив наряд Клавдии, он загодя расставил руки в стороны: не пущу!
19
Гулящая женщина (устар.)
Девица беспомощно заозиралась. На другой стороне улицы, у витрины, топтался высокий юноша в расхристанном пальто. Смотрел сквозь позолоченную надпись «Фотографическое заведение Де Конэ», как французик с напомаженным чубом сыплет порошок на жестяную загогулину и приговаривает:
– Нэ бояйтэсь, сударуня. Пыхнёт, а ви нэ бояйтэсь.
Пузатая купчиха судорожно вцепилась в подлокотники кресла и поджала губы.
– Приготовляйтэсь! – фотограф нырнул под полог из черного бархата и пробубнил уже глуше. – Моргать нэ можно-с!
Толстуха выпучила глаза. Юноша загадал, что, скорее всего не выдержит, сморгнет от вспышки и придется переделывать снимок. Придвинулся поближе к стеклу, чтобы не упустить момент…
– Ты что вытворяешь, Степка?!
Бомбистка подошла неслышно – еще одно полезное качество. Потянула за рукав.
– Ой, Клавочка, прости! Отвернулся на секундочку и…
– Не трать время на оправдания, – шипела она. – Тебе, сопляку, доверили миссию: отвлечь косолапого на входе, чтобы я могла внутрь попасть. А ты прощелкал!
За стеклом шумно воспламенился магний, но щеки Огонька запылали гораздо ярче.
– Я все исправлю!
Степка быстрым шагом пересек мостовую. Швейцар сдвинул брови, но в руках юнца сверкнуло золото. С такой верительной грамотой любой проходимец сразу становится вполне культурным прохожим. Страж заметно расслабился и радушно шагнул навстречу – может, дорогу указать надо.
– Скажи-ка, дядя… – заговорил юнец, подбрасывая монету на ладони, да не удержал и та покатилась по снегу.
Швейцар нагнулся, чтобы поднять, и с досадой обнаружил, что это не золото вовсе. Латунная кругляшка. Тудыть-растудыть! Но дальше стало еще обиднее: поганец сорвал с его головы меховую шапку, обнажая вспотевшую плешь, и побежал с добычей в переулок.
– Держи вора! – закричал лысый, устремляясь в погоню. – Люди добрыя, хватайте бестию!
Несколько доброхотов сорвались следом, но один тут же поскользнулся и полетел кубарем, сшибая остальных. Куда больше зевак орали «Ату его!» не двигаясь с места. Дамочки на балконе хихикали, их ухажеры орали и куражились. Гвалт, шут, вавилонское столпотворение!
Клавдия прошмыгнула в парадный вход.
В просторном холле ей стало неуютно, хотя никто даже не взглянул на замарашку. Несколько мужчин, одетых как иностранцы, читали газеты и негромко разговаривали. Две дамы стоя у окна, судя по ядовитым ухмылкам, обсуждали третью, отошедшую к кофейному столику. У входа в бильярдную курилподвыпивший господин, стряхивая пепел в кадки с лавровыми деревьями. Эти лавры, красиво стриженые конусом, выносили на балкон ранней весной, а с наступлением холодов прятали внутри. Пройдя мимо них, бомбистка спросила у портье:
– В каком нумере проживает герр Шмидт?
– Вам которого Шмидта?
– А у вас их много? – растерялась Клавдия.
Человек за конторкой презрительно фыркнул, но кондуктор в суконной поддевке, сидевший рядом, сжалился над девушкой.
– Двое. Один спозаранок прибыл из Петербурга, сам за ним на вокзал ездил, – он горделиво поправил фуражку с золотым шитьем. – А другой – третьего дня из Берлина.
– Вот мне к тому, который немец.
– Они оба немцы, судя по выговору, – закатил глаза портье.
Клавдия совсем запуталась и побледнела. Кондуктор вновь пришел на выручку.
– Шмидт из Берлина в седьмом нумере. Вверх и направо.
Девушка робко поблагодарила его и пошла к широкой лестнице.
На втором этаже посетителей гостиницы встречала обнаженная статуя. Срамота! А придется пройти рядом, почти касаясь холодного мрамора – искомый номер как раз за каменной развратницей.
Тук-тук-тук-тук.
Четыре раза, как учили.
Пауза.
Новая дробь: тук-тук-тук-тук.
Так судьба колотит в ворота, сказал Бойчук. Он скопировал тайный стук из симфонии композитора, который считался великим оттого, что сочинял музыку глухим. Потом его отравил завистливый негодяй. Или то другого отравили? А, не все ли равно.
Услышав шаги за дверью, девушка поправила платок и расстегнула душегрейку.
– Здравствуй! – сказали они одновременно и оба смутились.
Шмидт посторонился, приглашая гостью войти. Тщательно запер замок и замер, теребя галстух. Он смотрел на Клавдию глазами необычного цвета – сквозь матовую черноту нет-нет, да и проглянет синева, а то и багрянец, будто спелая гроздь смородины переливается на солнце, – и все никак не решался начать разговор.