Гремучий студень

Бабицкий Стасс

– А то давеча упустил троих, и вон как аукнулось! – вклинился Шубин.

Сторож, оробевший от митиной треуголки, на финансиста реагировал иначе.

– Это кого же я упустил? – встал он в позу, уперев руки в бока. Тулуп при этом распахнулся, оголив заштопанные портки и желтушную, хотя и крепкую грудь.

Иван Лукич отступил на полшага.

– Столетов сам сказывал… Для протокола… Трое ворвались к нему, набедокурили, а после вывели под белы руки…

Харитон запахнул тулуп, все-таки зябко для широких жестов.

– Наговариваете, барин!

А вот, что я скажу, хоть для протокола, хоть перед Богом, – он опять осенил себя крестным знамением. – Давеча весь день, безотлучно, лестницу починял! Две ступеньки заменил, перилы правые. Никто к г-ну артисту не заходил, и тем более, не врывался, – да разве ж я бы такую подлость позволил? Только посыльный из лавки принес пару бутылок вина, а больше никаких посетителей. Истинный крест!

В третий раз перекрестился, отметая всякие наветы. Честный слуга, никакого безобразия не допускающий.

– Но как же… – бормотал Шубин. – Протокол же…

Митя тоже запутался в открывшихся фактах, поэтому оглянулся к Мармеладову, тот ведь мастер объяснять. Но сыщика не оказалось рядом. Воспользовавшись моментом, он незаметно ускользнул и осмотрел лестницу, ведущую во второй этаж. Теперь вернулся на крыльцо и с живейшим интересом слушал отповедь Харитона.

– А у вас какое мнение? – спросил Шубин, хватаясь за это мнение, как утопающий за соломинку.

– Врет он, – откликнулся Мармеладов.

– Копоть печная! – почтмейстер замахнулся на привратника.

Сыщик одним прыжком оказался подле них и перехватил руку приятеля.

– Ох, Митя, до чего же горяч, даже в холодную осень! Не дослушал, не разобрался… Столетов врет. Не было у него никаких бандитов. Мне двух спичек хватило, чтоб ступеньки осмотреть. Лестница пыльная, давно не метенная, следы видно четко. У артиста сапожищи большие, подкованные. У юнца из лавки – нога узкая, подметки дырявые. Столетов поднимался шатко, мотало его из стороны в сторону. Посыльный шел ровно, у самой стены. А больше там никто не проходил. Трое здоровых лбов натоптали бы, что твои слоны. Так что выдумал артист эту историю.

– Зачем? – взмолился финансист. – Зачем ему это нужно? И где же украденные деньги?!

– Это мы спросим у него лично, когда проспится, – Мармеладов протянул привратнику серебряный рубль, за беспокойство. – Зови, Митя, извозчика. Разъедемся по домам, греться.

VI

С утра шел снег. Мягкие белые хлопья облепили треуголку, придавая ей еще более нелепый вид, – словно достойный почтмейстер водрузил на голову плюшевого медведя, из прорех которого торчит вата. Митя уже многократно зарекся спорить с Ковничем, да хоть бы и с кем другим, на потешный заклад. Отныне – только на деньги. Проигрыш больно бьет по карману, но это легче перенести, чем такое вот унижение.

– Может лучше вовсе не спорить? – спросил Мармеладов, угадавший мысли приятеля.

– Чем же тогда жить? – воскликнул Митя. – Сам посуди, жизнь у меня спокойная, служба – скука смертная. Азарту нет. Летом на ипподроме скачки, я всегда ставлю против фаворита. Ты представить не можешь, какое это чувство… На последнем повороте конь вырывается вперед, наездник уже привстал в стременах, салютует публике… И тут слева, на рысях, твоя темная лошадка. Набирает темп, обходит чемпиона на полкорпуса, на корпус. Стрелой несется вперед. Мужчины орут, дамы визжат и ты, вместе со всеми, захваченный азартом, кричишь: «Давай, давай, родная! Дава-а-ай!»

Он и вправду закричал на весь бульвар, тут же смутился и добавил тише:

– Вот этого хочется. С судьбой играть, смеяться в лицо опасности. А сейчас ипподром закрыт до весны, хочется азарта и приключений, которые взбодрят кровь.

– Рискну предположить, – усмехнулся сыщик, – что на ипподроме люди молятся искреннее, чем в церкви.

– Все напропалую молятся! – подтвердил Митя. – Николе Угоднику, архангелу Гавриилу, потом еще нашему гусарскому святому, а также Фролу и Лавру – покровителям лошадей. И, конечно, святой Варваре.

– Любопытно. А ей-то почему?

– Так она же от молнии уберегает. А на скачках каждый второй кричит жокеям: «Разрази тебя гром!»

Приятели брели пешком, поскольку Мармеладов захотел узнать, сколько времени ушло у актера Столетова на вчерашнюю прогулку с бомбой. Выходило так: от дома до сберегательной кассы – около двадцати пяти минут, после до Кокоревского сада еще полчаса, оттуда до набережной Яузы примерно столько же.

– Если учитывать время, пока Шубин с помощником перекладывали деньги из несгораемого шкапа в гербовый пакет, да сидение актера возле клумбы, то получается больше двух с половиной часов.

– С похмелья такая прогулка излишне утомительна. Да ещё с тяжелой жестянкой на шее, – вздохнул Митя. – Мне всю ночь не давала покоя эта история. Раз Столетов все выдумал про бандитов, может он сам соорудил фальшивую бомбу? А страх и рыдания искусно разыграл. Он же артист, ремесло у него такое.

– Это невозможно, – улыбнулся сыщик. – Мы с Михаилом Ардалионовичем знакомы шапочно, близко не разговаривали. Но готов спорить, коль уж ты жить не можешь без азартного заклада, что руки у актера дрожат от постоянных возлияний. Тут галстух повязать – целый подвиг, не то, что бомбу смастерить.

– Так она же не настоящая, а значит и не опасная.

– Но выглядела, как настоящая. И капсюль с ртутью, судя по словам Шубина, был подлинный. А это хрупкая штука. Стекло тонюсенькое, одно неосторожное движение – лопнет. Трезвый человек без сноровки и то не сумеет склянку в студне правильно утопить, а Столетов тем более.

– Кто же ее соорудил?

– Известно кто – вольнодумцы. С легкой руки г-на N и его предшественников из охранки, слово это давно уже стало ругательным. Здесь явно замешаны заговорщики, – Мармеладов помолчал, раздумывая. – Иначе просто не складывается. Вот возьмем пример: если бы ты, Митя, захотел бомбу сделать…