Грешница
Шрифт:
Пальцы уже онемели от холода. Она отогнула уголок одеяла, и в складках промелькнула ступня. Крохотная, прямо-таки кукольная, с мраморно-голубой кожицей.
Для нее этого было достаточно.
Она прикрыла тельце простыней. Поднявшись, посмотрела на Риццоли.
— Везите его прямо в морг. Там развернем полностью.
Риццоли просто кивнула, молча уставившись на крошечный сверток. Под ледяным ветром мокрое одеяло уже начало покрываться коркой.
Первым молчание нарушил
— Как она могла это сделать? Вот так запросто выбросить ребенка в воду?
Маура сняла латексные перчатки и сунула онемевшие пальцы в шерстяные. Ей вспомнилось голубое одеяльце. Шерстяное и теплое, как ее перчатки. Камилла могла бы завернуть ребенка во что угодно — в газеты, старые простыни, тряпки — но она выбрала одеяло, как будто хотела защитить младенца от ледяной воды.
— Утопить собственного ребенка! — ужасался Фрост. — Должно быть, она свихнулась.
— Ребенок мог быть уже мертвым к тому моменту.
— Допустим. Значит, она сначала убила его. Все равно сумасшедшая.
— Мы ничего не можем утверждать. Во всяком случае, пока не проведено вскрытие. — Маура посмотрела вдаль, на аббатство. Три монахини, застывшие у калитки, словно статуи в темных одеждах, наблюдали за ними. Она спросила у Риццоли: — Вы уже сказали Мэри Клемент?
Риццоли не ответила. Ее взгляд все еще был прикован к страшной находке. Всего одной пары рук хватило, чтобы запихнуть сверток в безразмерный мешок и застегнуть его на молнию. Она поморщилась от этого звука.
— А сестры знают? — спросила Маура. Наконец Риццоли взглянула на нее.
— Им сказали о нашей находке.
— Должно быть, они догадываются, кто отец.
— Они отрицают даже возможность того, что она была беременна.
— Но доказательство вот оно, перед глазами.
Риццоли фыркнула.
— Вера сильнее доказательств.
«Вера во что? — задалась вопросом Маура. — В невинность молодой женщины? Да есть ли что-то более хрупкое, чем вера в человеческую непогрешимость?»
Женщины молча проводили взглядами мешок с телом, который понесли в машину. Носилок не потребовалось, санитар просто взял его в руки с такой нежностью, будто это был его собственный ребенок, и теперь мрачно шел с ним по снежному полю по направлению к монастырю.
У Мауры зазвонил сотовый, нарушив траурное молчание. Она открыла крышку и тихо ответила:
— Доктор Айлз.
— Извини, что уехал, не попрощавшись.
Она почувствовала, как вспыхнули щеки, а сердце забилось быстрее.
— Виктор!
— Мне нужно было успеть на совещание в Кембридже. Я не хотел тебя будить. Надеюсь, ты не подумала, что я попросту сбежал.
— Честно говоря, подумала.
— Мы
Она немного помолчала, вдруг осознав, что Риццоли наблюдает за ней. А еще испугалась собственной реакции на голос Виктора. Участившийся пульс, предвкушение счастья. «Он опять возвращается в мою жизнь, — подумала она. — И мне снова предстоит сделать выбор».
Она отвернулась от Риццоли, и почти прошептала:
— Я не знаю, когда освобожусь. У меня сейчас столько дел.
— Ты могла бы рассказать мне о своих делах за ужином.
— Это просто снежный ком какой-то.
— Тебе нужно хотя бы иногда питаться, Маура. Могу я пригласить тебя на ужин? Какой твой любимый ресторан?
Она ответила слишком поспешно, слишком охотно.
— Нет, встретимся у меня дома. Я постараюсь быть к семи.
— Я не хочу, чтобы ты стояла у плиты.
— Тогда я предоставлю эту возможность тебе.
Он рассмеялся.
— Смелая женщина.
— Если я задержусь, ты можешь войти через гараж. Наверное, помнишь, где лежит ключ?
— Только не говори мне, что он по-прежнему в том старом башмаке.
— До сих пор его никто там не обнаружил. Все, до вечера.
Она захлопнула крышку телефона и, обернувшись, поняла, что все это время за ней наблюдали и Риццоли, и Фрост.
— Нежное свидание? — поинтересовалась Риццоли.
— В моем возрасте радуешься любому свиданию, — ответила Маура и сунула телефон в сумочку. — Жду вас обоих в морге.
Возвращаясь через поле к монастырю, она спиной чувствовала их взгляды. Для нее было облегчением открыть наконец калитку и спрятаться за монастырскими стенами. Но, пройдя всего несколько шагов по двору, она услышала, что ее зовут.
Обернувшись, увидела отца Брофи, который выходил из здания. Он направлялся к ней, мрачная фигура в черном. На фоне серого унылого неба его голубые глаза казались особенно яркими.
— Мать Мэри Клемент хотела бы поговорить с вами, — сказал он.
— Наверное, ей следовало бы говорить с детективом Риццоли.
— Она предпочитает с вами.
— Почему?
— Потому что вы не полицейский. По крайней мере вы производите впечатление человека, готового выслушать нас. И понять.
— Что понять, святой отец?
Он немного помолчал. Ветер трепал полы их пальто и обжигал лица.
— Что над верой не следует смеяться, — наконец произнес он.
Вот почему Мэри Клемент не хотела говорить с Риццоли, которая не скрывала своего скептицизма и пренебрежения к церкви. Такие глубоко личные понятия, как вера, не должны быть объектом для насмешек.