Грешник
Шрифт:
– Я скучал по тебе... Так скучал...
Вместо ответа она закинула руки ему за шею и мягко потерлась голой попкой о его стояк. Он рыкнул, поощряя ее игривость. И Наташа отозвалась на этот звук гортанным урчанием. Глеб поднял руки выше. Оставил в покое подол, скользнул ладонями по рукам к плечам и, что есть силы, дернул бретельки вниз. Она захлебнулась, подавилась воздухом. Стон перешел в тихий скулеж. Пальцы очертили контур груди. С силой сжали вершинки. Шутки в сторону - он больше не собирался давать ей спуску. Знал, что она выдержит все, что он сможет дать.
– Не смей. Я не собираюсь сегодня делиться.
Наташа захныкала, но подчинилась. Выпрямила руки по швам, стиснула кулаки от досады.
– Обопрись ладонями о подоконник, - подсказал Глеб. Наташа торопливо исполнила его просьбу. В такой позе ему и не нужно было ничего оголять. Сорочка и так задралась, открывая доступ к самому сладкому. Глеб приставил головку:
Он вошел в нее резко, во всю длину. Он вернулся домой...
– Ты как, маленькая? Тебе хорошо?
– прошептал, двигаясь мощно и размеренно.
– Да... да... господи, да...
Не прекращая толчков, Глеб намотал её волосы на запястье, заставляя откинуться ему на грудь и чуть повернуть голову, чтобы он ртом мог ловить ее рваные стоны и хрипы. И Наташа дала ему насладиться происходящим в полной мере. Никогда его девочка еще не кричала так сладко, никогда не сжимала его так сильно, кончая. Выдаивая его...
– Люблю тебя...
– Люблю тебя...
– Готова?
– Да!
– Навсегда.
Эпилог
Солнце было таким ярким, что не спасали даже черные, как ночь, полароиды. Глеб щурился, как коршун, вглядываясь в горизонт, где на белоснежном песке, у кромки лазурного моря, резвились его...
– Слушай, да расслабься ты уже. Что ты над ней трясешься? Нормально все, вон... смеется, аж сюда слышно.
Громов ненадолго отвлекся, бросив на Каримова недоверчивый взгляд из-под очков.
– Кто бы говорил, - фыркнул он и, наконец, действительно себя отпуская, откинулся на шезлонг. Закинул мощные руки за голову. Хорошо! С каждым прожитым днем все лучше и лучше. И дело даже не в том, что греет солнышко, а в нескольких метрах шумит океан. Ему везде хорошо... и в промозглой зиме, и в слякотной весне, и в дождливой осени. Рядом с ней всегда и везде.
– Ну, и как оно? Пятьдесят... А, Глебыч?
Глеб с ответом не торопился. Потянулся за запотевшим бокалом пива, сделал глоток, слизал с губ горькую пену.
– Так ведь скоро и сам узнаешь...
– Даже думать об этом не хочу.
– Да брось. Какая разница, пятьдесят или сорок?
– Дык ведь, чем дальше - тем ближе конец.
– И что? Все не зря ведь... Вон, посмотри, какое наследство оставим. В них и мы. А значит, мы вечны, - Глеб снова посмотрел на полоску песка у воды, где его жена и дети, вместе с женой и детьми друга, похоже, приступили к строительству замка.
– А ты философ. Вот уж не знал. Глядишь, и мемуары на пенсии напишешь?
– Когда та пенсия?
– с притворной тоской вздохнул Громов и улыбнулся, наблюдая, как от образовавшейся на песке кучи-малой, отделилась тоненькая фигура и застрочила что-то палочкой на песке. Напрягся и Амир.
– А ведь говорила, что в отпуске не будет работать!
– возмутился он. Глеб рассмеялся. На звук обернулась Наташа и, придерживая одной рукой широкополую шляпу, нерешительно помахала ему рукой. Громов помахал в ответ и встал.
– Пойдем, Амир Шамильевич, похоже, строители замка потеряли в лице твоей жены одного добровольца. Пожалуй, им понадобятся лишние руки.
– На песке! Она пишет свои чертовы формулы на песке!
– бормотал себе под нос Каримов, направляясь вслед за Громовым, чьи плечи все сильнее тряслись от едва сдерживаемого смеха.
– Че ржешь?
– притворно обиделся тот.
– Она мне уже весь дом исписала! Клянусь... Вчера я обнаружил ее формулы на обоях в кухне. А ведь мы недавно только их переклеили.
– Сам клеил?
– А что? У меня хорошо получается...
Наблюдая за приближением мужа, Наташа стряхнула песок с ладоней и улыбнулась. А вот жена Амира и вовсе не обратила на него никакого внимания, все так же сосредоточенно царапая что-то на песке и не замечая, что стала объектом пристального внимания для нескольких пар смеющихся глаз.
– Карина, что это с тетей Соней?
– спросила шестилетняя Нина у своей взрослой подруги. Карина не сразу сумела отвести взгляд от Глеба. Смутилась. Растерянно посмотрела на девочку и неуверенно улыбнулась:
– Неверное, совершает какое-то очередное очень важное открытие. Моя мама - гений, знаешь ли.
– Это значит, что она очень умная?
– Очень.
– Даже умнее твоего папы?
Карина улыбнулась уже веселей. Бросила лукавый взгляд на отца, который наблюдал за ней, приподняв черную бровь. От необходимости отвечать Карину избавил старший из братьев. Амир-младший.
– Мама умнее всех. Пока...
– добавил задумчиво, нисколько не сомневаясь, что в скором времени сможет составить именитой матери достойную конкуренцию. Ну, ведь не зря же его ай кью зашкаливал?
– А у нас самый умный папа, - вздохнула Ниночка, - правда, Глеб?
– уточнила у возящегося в песке пятилетнего брата. Громов долго отговаривал жену от идеи назвать сына собственным именем. Но в некоторых моментах та проявляла поистине ослиное упрямство. И в конечном итоге Громов сдался. И следом за непоседливой Нинкой родился у них Глеб Глебыч.
– Правда!
– согласился мальчик с сестрой и, высунув от усердия кончик языка, принялся, что есть сил, колотить лопаткой, ровняя кривоватые стены башни. Глеб уселся рядом с сыном на песок. Обнял жену и потерся губами о ее порозовевшее то ли от жары, то ли от его прикосновений плечико.